Роза на зимнем ветру
Шрифт:
Ей ничего не оставалось, как гордо поднять голову, чтобы скрыть свою тревогу, и спуститься вниз по лестнице.
– Доченька, – услышала она, наконец, голос отца. Гости расступились, и Соланж увидела Генри. Он стоял с кем-то у камина. Девушка с облегчением вздохнула и скользнула сквозь толпу к ним.
Генри встретил ее на полпути и подвел к человеку, с которым беседовал.
– Ты чудесно выглядишь, – чуть слышно пробормотал он, будто сам, удивляясь этому.
А вот Соланж удивилась по-настоящему. Никогда прежде она не слышала от отца слов одобрения. Ей казалось
– Ну, вот и она, – объявил он и хлопнул незнакомца по плечу.
Напрасно ждала Соланж, что гость представится. Мужчины, казалось, были чем-то озабочены. Тревога все сильнее сжимала сердце Соланж.
– Рада встрече, мой господин, – тихонько проговорила она наконец, не поднимая глаз. Ей казалось, что весь замок с интересом наблюдает за этой сценой.
Внезапно человек наклонился, взял ее руку и прижал к губам. Она потрясенно вскинула взор.
У него были самые яркие глаза из всех, какие ей доводилось видеть. Они будто вобрали в себя весь свет этого зала, и сами стали источником света. На миг, когда его губы коснулись ее руки, Соланж охватила паника. Но тут он улыбнулся, глаза его обрели светло-серый цвет, а сам он выглядел совершенно обычным человеком.
– Это граф Редмонд, дочь моя, – представил его отец.
– Леди Соланж, – проговорил граф с явным французским акцентом.
Сначала ей показалось, что губы его шевелятся беззвучно, и только потом она услышала свое имя – Соланж...
Разумеется, она знала, кто он такой. Стивен, граф Редмондский, последний наследник родовитых соседей-дворян, с которыми семью Соланж разделяла вековая вражда. Причиной тому были приграничные земли и деревни, на которые зарились обе семьи.
Чтобы остановить войну, понадобился королевский указ. Король Эдуард не желал, чтобы два самых богатых рода истребили один другой, а потому просто-напросто объявил спорные земли своими.
Соланж не могла понять, почему граф появился в их доме. Официально война закончилась, но вражда не прошла – ни с одной стороны. Каждый считал противника виноватым в том, что вожделенные земли потеряны. Последнего графа Редмонда, дядюшку нынешнего, отец Соланж именовал не иначе, как драным старым козлом. Когда же пять лет назад тот умер, Генри, дабы отпраздновать сие событие, задал недельный пир, на который пригласил всю соседскую знать – кроме нового графа.
«Нет, – подумала Соланж, – этот Редмонд совсем не похож на своего дядюшку. Этого никто не назвал бы козлом. Тигром, скорее даже львом».
Он был лет на десять старше Соланж. Как и другие чужаки, длинноволос и бородат, но, в отличие от них, не смугл. Длинные золотистые кудри падали ему на спину. Рыжеватая ухоженная борода скрывала большую часть лица.
Была в нем некая странность, вызывающая у Соланж настороженность и легкомыслие одновременно.
– Солнечный ангел, – проговорил он.
Соланж не могла заставить себя отвести взгляд от его губ, зачарованная томительной медлительностью вылетавших оттуда слов. Губы сомкнулись в улыбке, и тогда она вновь взглянула в бледные глаза графа.
– Имя, достойное той, кто носит его. – Он продолжал улыбаться.
Она поняла, что речь о ней, и, скрывая смущение, склонила голову. Мгновение тишины длилось, казалось, вечность. Соланж страстно мечтала оказаться в своих покоях, в конюшне, где угодно – но только не стоять здесь, перед ним.
Молчание нарушил Генри.
– Отлично, – сказал он, – идем обедать. В большом зале царило оживление. Всем то и дело требовались слуги. На каменном полу устанавливали скамьи. Прислужники сновали, поднося мед и эль, блюда с жареным мясом и овощами, караваями хлеба и толстыми ломтями сыра. Повсюду стояли вазы со сваренными в меду фигами и другими сластями. Со стуком ставились на столешницы тарелки, звенели кубки.
Вместе с отцом и графом Соланж прошла к своему обычному месту за главным столом. Те, кто ел за отцовским столом, были достаточно знатны, чтобы сидеть каждый в отдельном кресле, а не тесниться на общей скамье. Сам стол стоял на каменном возвышении, лицом к другим, и отсюда можно было видеть всю залу.
Редмонда усадили справа от Соланж, так что им надо было пользоваться одним ломтем хлеба. Обычно рядом с ней сидел Дэймон. Но где же он? Соланж внимательно осматривала зал, отыскивая в толпе знакомый облик, но его нигде не было.
Есть ей расхотелось. Неужели она так надоела Дэймону своими откровенными приставаниями, что теперь он не может видеть ее?! Соланж почувствовала комок в горле. Если она потеряет Дэймона, как ей жить? Он был ее лучшим другом. Ее единственным другом.
Граф поднес к ее губам кусок мяса и ждал, когда она обратит на это внимание. Все в зале перестали есть и наблюдали за этой сценой.
Наконец Соланж встрепенулась и... увидела у своих губ толстые пальцы графа, держащие истекающий соком кусок мяса.
«Он что, всерьез надеется на то, что она станет есть у него из рук?» – подумала с возмущением Соланж. Она изо всех сил вжалась в кресло, отчаянно глядя то на отца, то в зал. Все с жадным любопытством уставились на нее. В некоторых взглядах была симпатия, даже жалость. Но взгляд отца испугал ее.
Брови его были сведены, рот сжат. Он казался старше своих лет. Прежде он никогда не смотрел на нее с такой злобой. Кивком он приказал ей взять кусок из рук графа. Соланж не шелохнулась. Редмонд спокойно ждал. Мясо остывало.
Соланж вдруг подумала, что отец прознал как-то о ее вольном обхождении с Дэймоном и решил наказать ее, преподать ей урок. Тяжесть расплаты казалась чудовищ но несоразмерной греху, но иной причины придумать она не могла. Соланж поняла, что придется повиноваться отцу, ведь в его власти было запретить ей видеться с Дэймоном.
Соланж осторожно подалась вперед, судорожно сжимая руками подлокотники. Она ощутила, как самый воз дух вокруг наполнился ожиданием, жадным любопытством, сосредоточенным на ее губах, приближающихся к пальцам графа.