Роза ветров (сборник)
Шрифт:
Наступила пауза.
— Это требует отваги, — наконец произнес психиатр.
— Что вы имеете в виду? — резко спросил астронавт.
— Ну… Когда чувство восприятия, пожалуй, самое важное для мыслящего разума — ваше зрение, сообщает о несуществующих непонятных явлениях и вступает в ужасающее противоречие с другими чувствами, такими, как осязание, слух и чувство равновесия… Когда это случается каждый раз, как только вы открываете глаза, то очень трудно смириться с подобным явлением и уж тем более подвергнуть его осмысленному изучению.
— Вот поэтому я и держу глаза закрытыми, — печально ответил Хьюз. — Как та мудрая мартышка с лозунгом «Ничего
— А когда вы открываете глаза и смотрите на какой-то знакомый и вполне определенный предмет — например, на свою руку, что вы видите?
— Расплывчатое изображение, которое вызывает легкое головокружение.
— Это похоже на утверждение Уильяма Джемса, — удовлетворенно заметил Шэпир. — Помните, что он говорил о том, как ребенок воспринимает мир?
У него был приятный голос с мягким глянцевым лоском. Казалось, что этот человек просто не умеет ворчать или кричать. Он медленно кивнул, размышляя о том, что сказал ему Хьюз.
— Так вы говорите, что осваиваете новый способ зрения? То есть там есть что осваивать. Опишите мне свои переживания.
Хьюз смутился, но потом заговорил с заметно возросшим доверием:
— Да, осваиваю. А что мне еще делать? Хотя я вряд ли освою этот новый способ или вернусь к тому типу зрения, которым пользуются другие люди. Тем не менее я вижу — пусть не понимаю, что именно, но вижу. Эта информация пока бессмысленна для меня. Там нет очертаний и нет разграничений — даже между ближним и дальним. Однако я что-то вижу: не в виде форм и постоянных объектов, а как череду метаморфоз и необъяснимых превращений. Не знаю, имеет ли это вообще какой-то смысл.
— Думаю, имеет, — ответил Шэпир. — На данной стадии вам трудно описать свой опыт словами. Тем более что это переживание является для вас новым, уникальным и подавляющим…
— И восстающим против здравого рассудка. Вот оно какое. — В голосе Хьюза чувствовалась признательность. — Если бы я только мог показать вам этот причудливый свет, — добавил он с тоской.
Двух астронавтов держали на десятом этаже военного госпиталя в Мэриленде. Им не позволяли выходить из комнат, и любой, кто навещал их, проводил затем десять дней под строгим карантином, прежде чем его вновь выпускали во внешний мир — теория о марсианской чуме по-прежнему возглавляла список всевозможных догадок. По настоянию Шэпира больному Хьюзу разрешили подняться в сад, расположенный на крыше госпиталя (хотя это предполагало полную стерилизацию лифта и его остановку на три дня).
Врачи потребовали, чтобы Хьюз надел хирургическую маску, а Шэпир, в свою очередь, уговорил его снять защитные очки. Астронавт послушно направился к лифту — с марлевой повязкой на лице и ничем не прикрытыми, но плотно сжатыми веками.
Выйдя из тускло освещенного лифта на крышу под горячий поток лучей июльского солнца, Шэпир пристально вгляделся в лицо пациента. Но тот не зажмурился сильнее. Яркий свет дня не вызывал у него никакой реакции. Почувствовав на коже приятное тепло, Хьюз приподнял голову и сделал несколько жадных вдохов через плотную хирургическую повязку.
— После Марса меня еще ни разу не выпускали на свежий воздух, — сказал астронавт.
Он не лгал. Перебираясь из госпиталя в госпиталь, Хьюз надевал скафандр, а в больничных палатах дышал баллонным или кондиционированным воздухом.
— Скажите, вы можете ориентироваться в пространстве? — спросил его Шэпир.
— Нет. Ни малейшего чувства направления. За дверью комнаты я превращаюсь в слепого. Все время боюсь упасть.
На
— Почему бы вам не открыть глаза? — мягко спросил его Шэпир.
Хьюз остановился и повернулся к нему.
— Да, наверное, вы правы, — ответил он и поднял руку в поисках опоры.
Шэпир подошел и положил ладонь Хьюза на свое плечо. Астронавт открыл глаза и крепче вцепился в плечо врача. Потом вдруг вытянул обе руки вперед, сделал шаг и, дрожа, откинул голову назад. С уст сорвался крик. Его глаза широко открылись и уставились в пустое небо.
— О мой Бог! — прошептал он и упал на цветочную клумбу, словно сбитый с ног огромной кувалдой.
Ш.: Здравствуйте. Это я, Сидней… Мне хотелось бы поговорить с вами немного, если вы не против. Та идея оказалась не очень хорошей. Я имею в виду прогулку на крыше. Прошу простить меня. Я даже подумать не мог, что дело кончится вашим обмороком. Конечно, мне не стоило просить вас об этом… Может быть, вы хотите, чтобы я ушел?
Х.: Нет. Все нормально.
Ш.: Ну и хорошо… Я чертовски волновался. Вышел сегодня на прогулку и забрел черт знает куда. Наверное, протопал не меньше двух миль от офиса, а на обратном пути сделал крюк по соседней улице. Что бы там ни говорили, Нью-Йорк — красивый город, если гуляешь по нему пешком. И если знаешь, как потом найти дорогу назад. Послушайте, я тут наткнулся на странную историю с Джо Темским. Вернее, на непонятный факт. Вам известно, что по результатам медицинского обследования он признан «функционально глухим»?
Х.: Глухим?
Ш.: Да, глухим. Это натолкнуло меня на интересную мысль. Я отправился к Джо и попытался наладить с ним какой-нибудь контакт: тряс за плечи, заглядывал в глаза и называл его по имени. Он не обращал на меня никакого внимания. В своей практике я встречал нескольких пациентов, которые говорили, что не могут расслышать мой голос. Вы думаете, это метафора? А что, если нет? Такое иногда случается с детьми. В результате они отстают в развитии и теряют тридцать, шестьдесят, а то и восемьдесят процентов слуха. Одним словом, я предположил, что Джо действительно не слышит мой голос. Так же, как вы не видите меня.
Х. (после сорокасекундной паузы): Вы хотите сказать, что он слушает другие звуки? Что его слух постоянно занят?
Ш.: Возможно.
Х. (после двадцатисекундной паузы): Но тогда надо заткнуть ему уши.
Ш.: Я тоже подумал об этом. Не такая уж и сложная процедура, верно? Мне захотелось посмотреть, а что получится, если вставить ему в уши затычки? И я вставил их.
Х.: Но с затычками он, наверное, не услышал вашего голоса.
Ш.: Да, однако перестал вести себя как безумный. Если бы вы непрерывно наблюдали за метаморфозами, которые демонстрирует вам свет, мне вряд ли удалось бы привлечь к себе ваше внимание, верно? Возможно, то же самое происходило и с Джо. Я думаю, шум в его ушах заглушал все остальные звуки.