Рождение цивилизации
Шрифт:
Вглядимся пристальней.
Мы говорим о принудительном развитии человеческого общества, и можем видеть, что уже самые первые цивилизации обладают хорошо развитым инструментом государственного управления. Бросается в глаза, что центры сосредоточения политической власти и центры сосредоточения первичных богатств совпадают, и едва ли способен вызвать возражения тезис о том, что первые постепенно эволюционировали из вторых. Другими словами, доминирование одних над другими, принуждение одних другими к чему бы то ни было может впервые возникнуть только там, где впервые же создается прибавочный продукт. Само собой разумеется, что политическое принуждение в его классическом виде (полиция, армия, тюрьмы) не может взяться ниоткуда, поэтому ясно, что весь его инструментарий обязан претерпеть долгую эволюцию, в ходе которой одни (исходные) механизмы заменяются какими-то другими, более развитыми и совершенными, а самое главное – белее функциональными в новых условиях, которые вовлекают в орбиту
Любая форма принуждения – не только политического – нуждается в каком-то специальном инструменте, в этом смысле не является исключением и экономическое. Его инструментом как раз и предстает закономерно осаждающийся на катодах социальной структуры излишек необходимого продукта. При этом, повторюсь, роль инструмента принуждения он может играть только и только потому, что в рамках хозяйства каких-то смежных социумов этот продукт производится в значительно меньшей, чем необходимо для выживания, мере. Именно поэтому все те, кто испытывает недостаток, со временем оказываются в известной зависимости от того, кто производит больше необходимого ему самому. Но парадокс состоит в том, что полная материальная зависимость решительно невозможна там, где излишек полностью перекрывает собой образующийся рядом с ним дефицит. Здесь очень важно понять, что устойчивая зависимость одних от других может быть гарантирована только в том случае, если излишек продукта будет, хотя бы отчасти, выпадать из сферы удовлетворения первичных физиологических потребностей и формировать собою какой-то новый, если так можно выразиться, «надстроечный» круг потребления. Проще говоря, трудно предположить, что принуждаемый станет подчиняться чужой победительной воле, если будет уверен, что избытку продукта, который производится успешным и сильным, нет никакого иного применения, кроме как оставить в полном распоряжении того, кто испытывает дефицит.
Само по себе экономическое принуждение нежизнеспособно. Поэтому оно всегда будет нуждаться в политико-правовом закреплении, в становлении специального политического аппарата, который имеет и возможность, и признаваемое всеми право осуществлять насилие. Именно этому аппарату и предстоит быть основным регулятором общественного бытия на протяжении шести тысячелетий человеческой истории.
По вполне понятным причинам становление аппарата политической власти, не только не останавливает концентрации общественного продукта на одном из социальных полюсов, но, напротив, усиливает ее. Ведь с самого начала он формируется именно как инструмент содействия этой концентрации и лишь спустя значительное время он оказывается способным обрести какое-то самостоятельное значение.
Ясно, что формирование и развитие инструментария политического принуждения обязано влечь за собой возрастание объемов прибавочного продукта. А это, в свою очередь, означает, что и сам прибавочный продукт должен со временем утрачивать свою роль. Ведь не только его эффективность, но и само его существование на одном полюсе складывающегося объединения первичных общин обусловлены исключительно наличием дефицита на другом. Только эта неравномерность жизнеобеспечения может служить как объединению изначально автономных групп, так и накоплению определенного энергетического потенциала, иными словами потенциала трудовой активности на одном из полюсов, который может быть использован другим полюсом формирующегося метасообщества. Поэтому принципиальное устранение дефицита означало бы собой неминуемое снижение этого потенциала. А ведь если прибавочный для одних продукт будет исправно направляться только на жизнеобеспечение других, такое снижение неизбежно.
Словом, если этот продукт будет сохранять свою примитивную форму, то есть будет продолжать накапливаться в виде предметов удовлетворения базовых потребностей социума, развитие последнего пойдет по затухающей.
Таким образом, «включение» механизмов собственно человеческой истории, выход из этого (по существу еще предисторического) тупика может быть найден только там, где прибавочный продукт – хотя бы отчасти – сбрасывает свою архаическую патриархальную форму и принимает качественно новый, неведомый ранее, вид. Прибавочный продукт должен становиться предметом удовлетворения каких-то иных, вторичных потребностей, уже не свойственных животному. Словом, как ни парадоксально это звучит, задача заключается в том, чтобы сделать дефицит всего необходимого человеку принципиально неустранимым. Между тем если значительная часть совокупного общественного труда будет направляться на удовлетворение каких-то вновь формирующихся – физиологически бессмысленных – потребностей, то недостаток всего необходимого для выживания как раз и будет становиться хроническим.
Сам по себе дефицит необходимого продукта, который образуется в рамках относительно замкнутых производств дискретных социумов, не в состоянии запустить механизм расширенного воспроизводства, если он может быть покрыт именно тем излишком (прибавочным продуктом), который концентрируется на другом полюсе формирующегося метасообщества. К тому же необходимо учесть, что этот излишек может выступать в качестве специфического инструмента принуждения к чему бы то ни было только в том случае, если он будет переходить в полную собственность принуждаемых. Другими словами, при исходной неоднородности первичных сообществ этот дефицит может быть только временным и относительным. Принудительное же направление части суммарной энергии формирующегося единства общин на производство вещей, непосредственно не связанных с физиологическим жизнеобеспечением, делает этот дефицит абсолютным и хроническим. Но главное заключается отнюдь не в абсолютизации дефицита. Существо проблемы состоит в том, что с омертвлением части совокупного труда в формирующемся обществе возникает принципиально новая, неведомая ранее потребность в постоянном расширении масштабов и постоянном изменении всего содержания, диверсификации совокупной человеческой практики. Другими словами, существо проблемы заключается в том, что омертвление общественного труда за счет производства, казалось бы, никому не нужных вещей, пробуждает творческое начало в человеке. В свою очередь, только творчество является подлинным движителем всеобщего развития. Поэтому только его пробуждение и может положить действительное начало собственно человеческой истории.
Подведем предварительные итоги.
Если существование отдельно взятых индивидов и даже дискретных социумов, образующих первичную социальную мозаику региона, может быть обеспечено структурами деятельности, унаследованными от палеолита, то на уровне метасообществ формируется категорическая потребность в становлении каких-то новых, ранее не свойственных живым организмам, способов совместного бытия. Этот переход может быть осуществлен только при условии радикального изменения структуры производимого человеком интегрального продукта. Именно такое изменение и совершается при трансформации технологии простого присвоения в технологию производства.
Важнейшим элементом последней как раз и предстает ирригация; именно она позволяет резко повысить эффективность общественного производства и положить начало расширенному воспроизводственному процессу. В свою очередь появляющийся в процессе ирригационного землепользования прибавочный продукт как предмет обмена позволяет расширить и укрепить хозяйственные связи со смежными социумами, в то же время как средство экономического принуждения – форсировать их интеграцию в некоторое метасообщество, которое объединяет в себе общины одного региона.
Но говоря обо всем этом, нужно отказаться от излишнего упрощения действительности. Дело в том, что здесь, на самой заре человеческой истории, весьма заманчивой представляется именно упрощающая, хотя и довольно логичная, схема развития общества. Ее существо сводится к тому, что прибавочный продукт, который со временем начинает выполнять функцию экономического принуждения, способствует привлечению каких-то дополнительных контингентов к расширенному воспроизводству ирригационных сооружений (именно это и должно служить частным ответом на поставленный выше вопрос о том, принуждением к чему он может служить). Последнее, вызывая резкое повышение общей эффективности производства, не может не влечь за собой и цепь определенных организационно-политических следствий для всех вовлекаемых в единый поток технологической революции социальных единиц. Становление же политических инструментов регулирования социального бытия по законам обратной положительной связи способствуют расширенному воспроизводству как ирригационных сооружений, так и конечного продукта интегрального общественного производства. И так далее по кругу.
Легко видеть, что уже абрис этой логической схемы позволяет объяснить многое, и самое главное – понять скрытый механизм того последнего толчка, который может придать необходимое ускорение эволюции человеческого общества в сторону цивилизации. То есть служить разрешением сформулированной выше вспомогательной леммы о конкретных «механизмах запуска» цивилизаций.
Но в истории человечества нет ничего ошибочнее простых и самоочевидных объяснений.
Во-первых, хотелось бы предостеречь от слишком поверхностного и облегченного представления обо всем том, что утверждается здесь. Ведь было бы глубоко ошибочным полагать, что общность, располагающая прибавочным (для нее) продуктом, обращает его на привлечение дополнительного объема труда для строительства ирригационных каналов именно потому, что она каким-то путем прозревает вдруг причинно-следственную связь между ними и большей производительностью полей. Подобное прозрение на этой стадии формирования цивилизации едва ли возможно вообще. Скорее всего, следует предположить, что первичное постижение причинной связи между ирригацией и производительностью обрабатываемой земли осуществляется на каком-то до-сознательном уровне. (Здесь еще будет говориться о том, что многие решающие эволюционные сдвиги, в результате которых человек, наконец, расстается со своим животным прошлым, происходят без всякого участия его сознания, еще до того, как оно формируется).