Рождение Венеры
Шрифт:
– Боже мой! А Савонарола?
– Тоже там, внутри. Синьория уже издала указ о его аресте. Теперь это лишь вопрос времени.
Значит, все в самом деле подходит к концу. Я снова почувствовала ноющую боль внизу живота. Похоже, младенец чует политические перемены. Может быть, это все-таки дитя моего мужа.
– А Эрила? Она тоже отправилась смотреть?
– Эрила? Только не говори мне, что твоя верная Эрила покинула тебя. Я думал, она сопровождает тебя повсюду, куда бы ты ни отправлялась. – Он умолк. До меня слишком поздно дошел подспудный смысл его слов. – Ты так поздно проснулась, Алессандра. Наверное, совсем
– Я… я устала, Кристофоро, и, мне кажется, ребенок появится на свет раньше, чем мы ожидали.
– В таком случае тебе лучше снова лечь в постель.
Да, теперь ошибиться было невозможно: в его голосе звучала холодная пустая учтивость. Когда же он переменился? Может быть, уже тогда, когда принес весть об освобождении художника? Неужели я настолько утратила чуткость, что, несмотря на предостережения Эрилы, не обратила внимания на его перемену?
– Известно ли что-нибудь о Томмазо? – спросила я.
– А почему ты об этом спрашиваешь?
– Я… я просто молилась о том, чтобы он нашелся.
Он отвернулся от меня и поглядел на свои статуи. Не будь Дискобол так сосредоточен на своей задаче, можно было бы поверить, что он тоже слушает.
– Ты знаешь, наверное, изречение о том, что великие художники способны в своих произведениях говорить только правду. Ты согласна с этим, Алессандра?
– Я… я не знаю. Пожалуй, согласна.
– А согласишься ли ты, что ребенок есть произведение Божье?
– Конечно.
– В таком случае возможно ли обнаружить ложь в ребенке? Я почувствовала, как моя кожа покрывается холодным липким потом.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала я и сама расслышала легкую дрожь в своем голосе.
– Не понимаешь? – Он немного выждал. – Твой брат в безопасности.
– О! Благодарение Богу. Что с ним?
– Он… переменился. Думаю, это наиболее подходящее слово.
– А там не удалось…
– Не удалось – что? Вытянуть из него правду? С Томмазо этого трудно добиться. Порой он лжет убедительнее, чем говорит правду.
Я сглотнула.
– Пожалуй, вам следует вспоминать об этом, прежде чем верить каждому его слову, – сказала я мягко.
– Пожалуй. А может быть, его необычайные способности к вранью – семейная черта всех Чекки?
Я посмотрела на мужа в упор:
– Я никогда не лгала вам, Кристофоро.
– Правда? – Он тоже посмотрел мне в глаза. – Кто отец твоего ребенка – я?
Я перевела дух. Теперь отступать было некуда.
– Не знаю.
Еще мгновенье он не сводил с меня взгляда, потом отложил книгу в сторону и поднялся.
– Что ж, благодарю тебя хотя бы за честность.
– Кристофоро… Вы совсем не то подумали…
– Я ничего не подумал, – сказал он холодно. – Условием нашего договора был ребенок. А еще, насколько я помню, мы уговаривались с тобой о благоразумии – не о верности. Сам этот брак был ошибкой. Мне следовало бы усвоить урок из прошлого твоей матери. А теперь извини, меня ждут дела.
– Что это значит – прошлое мое матери? – Но он уже направлялся к двери. – Нет! Не уходите, Кристофоро, пожалуйста! Такой правда тоже не бывает. – Я умолкла. Что я могла ему сказать? Какими словами можно было передать и мою нежность, и мою муку? – Вы должны знать, что мы испытывали… – И тут снова я почувствовала, как сжимается обруч боли, на этот раз быстрее. Мне пришлось набрать полную грудь воздуха, чтобы пережить эту схватку. – А… ребенок… Пожалуйста, останьтесь, прошу вас… пока Эрила не вернется. Я не могу рожать одна.
Он поглядел на меня. Может быть, он решил, что я снова лгу. А может быть, мое тело, которое вызывало у него отвращение, даже когда было нетронутым, теперь обещало лишь устрашающую картину женской боли и крови.
– Я пришлю кого-нибудь, – сказал он и, повернувшись, вышел из галереи.
Как только дверь за ним закрылась, боль накинулась с новой силой: судорога сжала мне плоть стальным кольцом. Я представила себе змия в саду, который нашептывал Еве на ухо, а потом, когда она уступила, обвился вокруг ее живота и сдавливал, сдавливал его до тех пор, пока оттуда не выскользнул крошечный уродец. Так, одновременно, родились грех и мука. На этот раз от боли я согнулась вдвое, и мне пришлось ухватиться за каменное тело Вакха, чтобы переждать схватку. Она оказалась длиннее и сильнее предыдущей. Я досчитала до двадцати, потом до тридцати. Лишь на счет «тридцать пять» боль начала притупляться и угасать. Если ребенок придерживается своей части уговора, значит, Савонаролу наверняка уже схватили.
Конечно, я слышала рассказы о том, как происходят роды. Какая беременная женщина после Евы их не слышала? Я знала, что они начинаются чередой ритмичных ускоряющихся схваток, во время которых утроба постепенно раскрывается, готовясь выпустить ребенка. И знала, что, если правильно дышать и не поддаваться страху, их можно пережить, ведь они не длятся вечно. А потом настанет миг, когда головка ребенка начнет проталкиваться наружу, и тогда все, что от меня требуется, – это тужиться и молить Бога о том, чтобы моя плоть не разорвалась, как это случилось раньше с моей теткой и матерью.
Но я не стану сейчас о них думать. Сначала мне нужно добраться до своей комнаты. Я дошла до середины площадки, когда меня настигла следующая схватка. Теперь я была к ней готова. Я схватилась за каменную балюстраду и попыталась снова вести счет. Воздух вырывался из меня чередой низких стонов. Боль нарастала, достигла предела, задержалась на нем, а затем начала понемногу стихать. У тебя получится, сказала я себе. У тебя получится. Но по-видимому, мои стоны были громче, чем мне казалось, потому что внизу, в углу двора, я заметила Танчу, которая смотрела на меня округлившимися от страха глазами. – Танча… мне…
Я так и не договорила. Выпрямившись, я вдруг почувствовала сильнейший позыв помочиться. Я отчаянно пыталась удержаться, ухватившись за живот, но давление было чересчур велико. Тут что-то внутри меня раскрылось, и вдруг на каменный пол подо мной хлынули мутные воды, потекли по ногам, на площадку, а оттуда вниз, по ступенькам. Танча завопила от испуга и куда-то убежала.
Не помню, как я добралась до комнаты. Следующая волна боли оказалась такой яростной, что у меня выступили слезы. Я опустилась на колени, уцепившись руками за край кровати. Боль была везде: в паху, в спине, в голове. Мы с ней слились, образовали одно целое, в котором не осталось места ни мысли – ничему вообще. На этот раз схватка, казалось, не кончится никогда. Я пыталась дышать ровно, но дыхание получалось резким и поверхностным, а когда наконец стальной обруч начал понемногу ослабевать, я услышала, что кричу от страха.