Рождение волшебницы
Шрифт:
– Мне больно! – просипела Золотинка со всей возможной при таких обстоятельствах скромностью.
Вдруг, сорвавшись с места, бес кинулся ловить отбежавшего коня. Да только конь изворачивался и брыкался, а бегал бес на своих петушиных лапах не слишком ловко. Но и юноша основательно застрял среди переломанной, перепутанной лозы и рваных клочьев рогожи. Он измочалил чудовище, все вокруг перебил, порвал, перепортил и, напоследок ступив Золотинке на спину, выкарабкался на волю.
И тогда ринулся на противника с шестом наперевес – бесова лапа выскользнула из стремени, черный всадник рухнул, вскочил и обратился в бегство. А толпа уже подхватила победителя, вырвала у него разрушительную жердь.
– Ура! – взревели сотни восторженных глоток. И высоко же он подлетел! Выше! Еще выше, перевертываясь в воздухе.
Между тем оказалось, что змея не нужно было ломать, чтобы освободить жертву. Знающие люди потянули где-то рычаг, щелкнула пружина. Перекореженная, с продавленной переносицей пасть, от которой остались только передние клыки да ноздри, раскрылась. Нетерпеливые руки выволокли Золотинку вон, она поплыла, не касаясь земли, и напрасно причитала, что кости у нее переломаны.
Уррра-а-а-а! – подлетела Золотинка еще выше, чем юноша-победитель. С высоты полета увидела она затопленную народом площадь и камнем ринулась вниз, где ждали ее упругие руки. У-ух! – подлетела она без передышки.
– Пусти-те-те же ме-меня! – взвизгивала Золотинка. – Не тро-жжжьте-те!
Золотые волосы ее метались в воздухе, как пламя раздутого ветром костра.
Людская стремнина вынесла их на Цветную площадь, где разразились перекатным грохотом барабаны. Не замедляя хода, толпа увлекла юношу и Золотинку к глухому торцу дома на южной стороне площади. Здесь их сбросили на ноги – мягче не скажешь. Друг возле дружки. И хороши же они были! Ободранный юноша в лохмотьях, с кровоточащими грязными коленями. На ладонях кровь, ссадины на шее, маска на лице перекосилась и закрыла один глаз совсем, от другого осталось только предположение. Золотинка же не стояла прямо, вынуждена была колебаться, изгибаясь соответственно полученным повреждениям.
Юноша поправил личину, не позволив ее снять, а Золотинка кое-как распрямилась – сколько позволяла боль в теле. Тут они посмотрели друг на друга – не без сочувствия.
Но долго-то им, конечно, шуры-муры разводить не позволили.
Составленные пирамидой друг на друга бочки под стеной дома назначались им в качестве престола. Доброхоты уже подталкивали к подножию этого величественного сооружения Золотинку. Но юноша, не обращая внимания на суженую, быстро вскарабкался по бочкам наверх, оказавшись высоко над толпой и рядом с протянувшимся за углом дома висячим гульбищем. Он ухватился руками, легко подтянулся и перевалился внутрь гульбища – скопившиеся там зрители только шарахнулись. Мигом перебрался на гребень высокой каменной стены… два-три шага под раскидистую крону старого ореха – прыгнул на ту сторону и был таков.
То есть убежал.
Золотинка наблюдала этот неожиданный подвиг с некоторым изумлением. И вообще говоря, с обидой. Хотя и не без замирания в сердце. Как истинный товарищ, конечно же, она сочувствовала всякому предприятию своего спасителя.
Пусть даже это был побег из-под венца.
Уже приготовленного. Ибо внизу, изрядно разочарованные, стояли устроители с двумя увитыми зеленью венцами.
Захромав больше обычного, Золотинка двинулась прочь, наугад через раздавшуюся толпу. Ее не удерживали.
Кому была нужна оставленная царем и покалеченная царица!
Дома Золотинка никого не застала и едва сумела раздеться без посторонней помощи. Синяки и кровоподтеки расползлись по всему телу. Она нашла в лавке запас высохшей речной губки бодяги и наскоро приготовила мазь для втирания.
На следующий день она почувствовала себя хуже и с неделю перемогалась, не показываясь на улице. Только Зимка иной раз заносила обрывки новостей с большого света.
– Да не ты ли это, мать, была под венцом на потешное царство? – проницательно ухмыляясь, спросила Чепчугова дочь. Верно, Золотинкино имя уже трепалось языками.
– Я, – искренне вздохнула Золотинка.
Зимка, ясное дело, прыснула. Смешно ей было, что такая растяпа, как Золотинка, даже потешного жениха не сумела удержать. Но растяпа не защищалась, и это несколько смягчило Зимку.
– А тот… ну этот, кто? – спросила она добрее и с некоторой осторожностью.
И когда Золотинка, нисколько не покривив душой, заверила, что понятия не имеет кто, Зимка и вовсе снизошла до сочувствия.
– А говорят, это был Мизин сын Тишин Тоболка, пивовар, – добавила она соболезнующим тоном.
– Ну нет! – возразила Золотинка с неоправданной, вообще говоря, горячностью. Так что смутные подозрения вновь зашевелились в изменчивой Зимкиной душе, но остались без удовлетворения. Впрочем, не многим больше понимала и Золотинка.
Праздники кончились и в одночасье отодвинулись в прошлое.
А на взморье видели паруса, верст за двадцать от берега – целый флот. Ветры с берега отогнали корабли прочь в белесую пучину, но мало кто сомневался, что это был флот мессалонской принцессы. Можно было надеяться, что, как только ветер поутихнет и переменится, корабли войдут в гавань. Город ждал погоды с возрастающим беспокойством.
И только Золотинка не могла забыть о прошедшем празднике – день и ночь напоминали о нем доцветающие синяки.
Пришел, однако, и Золотинкин черед обратиться к более важным, насущным вещам. Всю эту неделю Чепчуг неукоснительно отмечался в очереди лекарей и волшебников, и вот он ворвался в лавку с известием, что конюшенный боярин судья Казенной палаты Рукосил затребовал к себе Зимку, его, Чепчуга, и Золотинку – всех троих. Золотинка тоже была замечена, старый лекарь добросовестно вносил ее в списки.
Все остальное сразу же вылетело из головы напрочь.
Наутро Чепчуг и две девушки в лучших своих нарядах, подрагивая от холода и возбуждения, прибыли к Рукосиловым покоям, в соседний с княжичевым особняком дом по Китовой улице. Их пустили. Пустили беспрекословно, но ждать пришлось часа два – среди молчаливо сидящих целителей, призванных к судье Казенной палаты для предварительного разговора.
Потом позвали всех троих сразу.
В большой роскошно обставленной комнате, завешенной тяжелыми занавесями до духоты, у раскрытого окна стоял стройный моложавый вельможа. И что поразило Золотинку: голова его, подпертая под подбородок широким жестким воротником, лежала на этом плоском, снежно-белом поле, как на блюде, – отрезанная. Бескровное лицо было бледно, но жизнь выказывала себя осмысленным напряжением черт, сосредоточенным взглядом и темными кругами утомления под глазами.