Рождение Зимы
Шрифт:
Чем дальше они удалялись от центра Колгласа, тем темнее становилось. Потом они проехали мимо пылающего особняка, и Эньяра почувствовала на лице идущие от пожара жаркие волны, а легкие раздирало от дыма. Она спрятала лицо, когда же опять повернулась, они были уже на самой окраине города у выезда на главную дорогу, которая шла вдоль берега на юг. Без какого-либо сигнала отряд вдруг свернул с тракта и начал углубляться в темный лес.
Подлеска на опушке не было: его объедал городской скот. По мере продвижения вокруг них все плотнее смыкался дикий лес. Ветви цеплялись за Эньяру и хлестали по щекам. Она уткнулась лицом в шею лошади, чувствуя, как литые мускулы ритмично ходят под кожей животного. В последний момент, прежде чем смежить веки и хотя бы так избавиться от ужасов этой ночи,
Казалось, что эта первая ночь в лесу Анлейна длится уже целую вечность. Очень нескоро они сделали первую передышку, и Эньяре наконец позволили сесть на лошади. Веревки, которыми были связаны ее руки, до боли натерли кожу на запястьях. В плотной темноте она почти ничего не видела. Поднялся ветер, и над ее головой зашумели уже сбросившие листву деревья. Она огляделась в поисках Иньюрена и увидела ссутулившуюся фигуру, тоже сидевшую перед наездником на лошади, шедшей недалеко впереди. Потом девушку охватили могучие руки, потому что ее страж разобрал поводья и начал понукать лошадь двигаться дальше. Лошадь резко тронула с места, Эньяру отбросило назад, и она невольно всем телом оперлась на воина.
Лошади шли ровным ходом, петляя по дремучему лесу, все больше углубляясь в Дебри Анлейна. Сначала Эньяре, глядевшей теперь поверх качающейся головы лошади, казалось, что они двигаются вслепую. Деревья смутно вырисовывались в темноте и цепляли ее ветвями. Снова и снова она замечала людей, бегущих впереди. Некоторые из них, судя по крупным фигурам, были инкаллимами, а те, что двигались поодаль, были теми самыми субтильными, поджарыми и длинноногими фигурками, которые она заметила еще раньше. Они брели по лесу молча и напоминали привидения. Она вдруг поняла, что это киринины: лесные твари из клана Белых Сов вели инкаллимов через леса Анлейна. Наверное, они тоже участвовали в поджоге Колгласа, чтобы тот не мог оказать помощи замку. Эта мысль ледяной иголкой вонзилась в ее сердце. Она была в руках врагов не только своей Крови, но и самой своей расы.
Когда сквозь лесные кроны начал кровоточить первый рассвет, деревья выступили из темноты, сбросили ночь и постепенно обрели свои формы. Мысли Эньяры разбегались; у нее было ощущение, что она только что проснулась. Лошадь под ней качалась, болело все, глаза, спина, горло; она боялась, что может упасть в любой момент. Девушка огляделась. Отряд представлял собой длинный, безмерно растянувшийся хвост. Впереди нее осторожно двигались инкаллимы, держась строго друг за другом. Никаких признаков кирининов. Она вытянула шею и заглянула через плечо захватчика. Ей удалось увидеть сзади других всадников, прежде чем захватчик ударил ее по лицу.
Через час или около того, когда серый полумрак рассвета начал превращаться в ясный день, неумолимое движение немного замедлилось. Тропинка стала шире. Эньяра почувствовала, что совершенно изнемогает. Хотя потихоньку теплело, но холод все еще пробирал ее до костей, и, похоже, ей уже никогда не удастся согреться.
Рядом с ними появилась и пошла вровень другая лошадь. Повернувшись, девушка увидела, что перед воином с закопченным лицом сидит Иньюрен. На'кирим выглядел бледным и осунувшимся. Кровь запеклась у него на лбу и засохла темными пятнами на левой щеке. Эньяра хотела что-нибудь сказать, но тут же закрыла рот, услышав совсем близко поступь еще одного коня. Когда лошади поравнялись, она узнала того на'кирима, что появился в замке к концу сражения. Он был намного моложе Иньюрена, безжизненно-светлые волосы на'кирима свисали до плеч, и, на взгляд Эньяры, у него была смертельно-бледная кожа.
Подъехавший был так возбужден, словно и рассвет, и поход, и воины, то есть все вокруг, доставляло ему мрачную радость. Он почти вплотную наклонился к Иньюрену.
— Меня зовут Эглисс, — сообщил он. Иньюрен, даже не моргнув глазом, продолжал смотреть прямо перед собой. — Ты ведь не ощущал меня, правда? И не проник вглубь разума тех инкаллимов? Знаешь, я не был уверен, что смогу скрыть от тебя их намерения. Ты, великий на'кирим, ты умеешь читать человеческие мысли. Я заверил воронов, что сделаю это и позволю им доиграть до конца свой маленький фарс, но в глубине души не был уверен. А смотри-ка! Я оказался сильнее, разве нет? Оказывается, у меня более мощные, чем у тебя, способности.
Иньюрен продолжал его игнорировать. Эглисс, казалось, немного расслабился, сел в седле прямо и поиграл поводьями.
— Сколько тебе лет? — спросил он через пару мгновений. Голос его стал заметно спокойнее.
— Достаточно, чтобы понять, кем была твоя родня, — ледяным тоном ответил Иньюрен.
— И кем же?
— Псами, которые решили, что они волки.
Эглисс засмеялся. Был в этом смехе какой-то резкий, неприятный оттенок, как будто он смеялся над сомнительной угрозой.
— Если бы не я, они тебя убили бы, ничтожество. Дети Сотни не особо жалуют на'киримов. Они терпят меня только потому, что я могу помочь им, и они об этом помнят. Не забывай и ты, что я спас тебя от их немилосердных нежностей. Ну, об этом мы еще поговорим.
Он бросил прощальный взгляд на Эньяру и пнул коня. Тот рванул с места и понесся в голову колонны.
— А что… — начала Эньяра, но ее захватчик напрягся, и она сочла за лучшее прикусить язык. И все-таки ей удалось еще раз искоса взглянуть на Иньюрена, а тот успел кивнуть ей, прежде чем конь понес его вперед и пропал из виду.
Тропинки, по которым они двигались, выписывали такие петли, что Эньяра совсем в них запуталась. Такое было впечатление, что они пробираются через подлесок. Отряд двигался быстро, трусцой, лошади теперь сгруппировались в середине цепи. Киринины появились еще раз. С обеих сторон меж деревьев то появлялись, то исчезали бегущие фигурки, они двигались бесшумно, без топота и даже без шелеста. Время от времени, довольно часто, в лесу раздавался птичий крик, она понятия не имела, какая птица может издавать такие звуки.
Примерно в полдень, если судить по солнцу, они вдруг остановились возле лесного ручья, густо заросшего по берегам ивой и ольхой. Ее и Иньюрена прислонили к камням, пока их охранники-инкаллимы пили из ручья. Бывшие акробаты наклонились над водой и начали смывать краску с волос. Эньяре это вдруг напомнило крестьян, стирающих одежду в мельничном лотке. Завивавшиеся клубы янтарного и красного уносил поток. После этого началось новое и тщательное раскрашивание. Воины достали из сумок, висевших у них на поясах, мешочки с порошком и смешали его с водой. Получившуюся густую пасту они втирали в волосы. На это ушло некоторое время. По окончании процедуры они все, и мужчины и женщины, стали обладателями блестящих и прилизанных черных причесок. Эньяра отвернулась. Инкаллимы, насколько она помнила по рассказам, носили черные волосы как символ птиц, которые некогда сопровождали Бога по имени Ворон — бога смерти.
Подошли несколько кирининов и, присев рядом с Эглиссом на корточки, начали о чем-то тихо разговаривать. От такой их близости Эньяра машинально затаила дыхание. До этого она видела кирининов только один раз, и то мертвых. Воины, посланные отцом на охоту, принесли их из леса. Кожа этих странных, ужасных существ была настолько бесцветной, что казалось, будто она просвечивает. Те особенности, которые Иньюрен получил в наследство от своих предков-кирининов лишь частично, сейчас явились ей в чистом виде: пальцы длинные и аккуратные, кончаются ровными и одинаковыми белыми ногтями; глаза неприятно-тусклого серого цвета; прекрасные, заостренные черты лица; очень светлые, блестящие волосы. У двоих из них были знаки, о которых она слышала в рассказах, — тонкие синие линии завивались спиралями по всему лицу, превращая его в свирепую маску. Если рассказывали правду, такой татуировкой, как знаком чести, украшали самых жестоких воинов-кирининов. Только сейчас, в непосредственной близости наблюдая их за спокойной беседой, Эньяра поняла, насколько действительно этот народ отличается от людей. Причем не только редким изяществом, независимой манерой держаться и безмолвным языком жестов.