Рожденная для славы
Шрифт:
Могу себе представить, как он скучал по придворной жизни.
Вскоре приключилось несчастье. Филипп Сидни отправился вслед за своим дядей, чтобы возглавить гарнизон Флашинга. Должно быть, молодой человек всячески поддерживал дядю в трудные минуты, оправдывая его ошибки и непомерное честолюбие, ведь, с точки зрения Сидни, граф Лестер не мог поступить неправильно.
Филипп Сидни пребывал в подавленном расположении духа, ибо у него почти одновременно умерли отец и мать. Я тоже опечалилась, особенно из-за Мэри, чью преданность всегда очень ценила. Терпеть не могу, когда умирают близкие мне люди. Ладно еще, если это происходит в постели, но когда кто-то из моих любимцев
Несчастье произошло возле городка Цутфена. Филипп Сидни вышел утром из своего шатра и отправился на передовые позиции. К несчастью, ему по дороге встретился некий сэр Уильям Пелхэм, Филипп увидел, что этот офицер не надел кирасу, и отдал ему свою. Такая непростительная оплошность! В последовавшей схватке Филипп был ранен в незащищенное бедро. Этот молодой человек всегда был немного не от мира сего, хоть и писал любовные послания Пенелопе Рич, чужой жене. Дочь волчицы, должно быть, унаследовала от своей маменьки колдовскую способность привораживать мужчин, и Филипп сохранил ей верность, хоть и женился на очень хорошей девушке, дочери Уолсингэма.
Мне рассказывали, что раненый Филипп, мучаясь от жажды, отдал принесенную ему воду другому раненому. «Возьмите, вам это нужнее, чем мне», — сказал он.
Тех, кто умирает молодым, нередко называют «святыми», полагая, что эти люди слишком хороши для бренного мира и потому Господь поскорее призывает их к себе. То же самое говорили и о Сидни.
Роберт велел перенести раненого племянника на свою барку, которая поплыла по реке в Арнхайм. Фрэнсис Уолсингэм, жена Филиппа, несмотря на беременность, самоотверженно ухаживала за раненым. Она была ему очень хорошей женой, хоть он продолжал сохнуть по Пенелопе Рич. Говорили, что эта любовь чисто духовного свойства, но, полагаю, бедняжке Фрэнсис все равно было нелегко.
Филипп умер у нее на руках. Представляю, как горевал бедный Роберт.
После торжественного отплытия в Нидерланды его ожидали там сплошные неудачи и несчастья. Вот какие последствия повлекло за собой мое необдуманное решение участвовать в войне на стороне голландцев.
Теперь я ненавидела войну еще больше, чем прежде. Бесполезное, хлопотное и дорогостоящее занятие! Но как же быть с Испанией? Вопрос оставался открытым, тем более что наша голландская экспедиция не принесла никакого результата.
Но тут разразилась новая гроза, вошедшая в историю под названием «Заговор Бабингтона». На время Мария Стюарт заставила меня забыть о Нидерландах.
ФОТЕРИНГЕЙ
Оглядываясь на прожитые годы, я с благодарностью думаю о моих министрах и советниках. Мне довелось жить в эпоху, выдвинувшую великих людей. Тщу себя надеждой, что я в немалой степени способствовала этому. Мои министры глубоко уважали мое мнение, но все время помнили, что их королева — слабая женщина, и это пробуждало в них желание защитить и уберечь меня. Королю эти люди служили бы иначе. У меня, как у женщины, было больше власти, чем у монарха-мужчины. Приближенные научились приспосабливаться к моим чисто женским качествам — пылким симпатиям и антипатиям, предсказуемой непредсказуемости. Это звучит как парадокс, но на самом деле никакого противоречия здесь нет. Мои придворные знали, что я быстро распаляюсь, но столь же быстро остываю, а главное, даже в минуты самого яростного гнева никогда не забываю о своей выгоде. Все знали: что выгодно для Елизаветы, то выгодно и для Англии. Именно поэтому мои люди служили мне с преданностью и усердием. Каждый из них по-своему был в меня влюблен, но вовсе не в плотском смысле. В их чувстве
Даже мои так называемые красавчики — Роберт, Хаттон, Хенидж — являлись государственными мужами. А мои «авантюристы» — Дрейк, Рэли и другие — были не просто искателями приключений. Однако больше всего я ценила своих «серьезных» министров, возглавляемых лордом Берли и Уолсингэмом. Если бы не эти двое, мое царствование сложилось бы совершенно иначе. Каждый из них пользовался особыми привилегиями. Я поощряла в них откровенность и позволяла критиковать свои действия. Впрочем, ни Берли, ни Уолсингэм и не могли бы вести себя иначе. Каждый из них был честен и прям; можно сказать, что моя судьба находилась в их руках.
Сэр Фрэнсис Уолсингэм был убежденным протестантом. Этот маленький худощавый человек всегда одевался только в черное. Он жил государственными интересами, считал своим долгом защищать королеву и родину, сделать Англию мирной и процветающей страной. Главная страсть его жизни, как и у меня, была любовь к отчизне. Уолсингэм всегда резал правду в глаза и не уклонялся от высказывания собственного мнения, даже если знал, что принято оно будет с неудовольствием. Именно это его качество мне больше всего в нем и нравилось. Как бы я ни ругала Уолсингэма, как бы ни набрасывалась на него, он никогда не уступал.
Я могла бы упечь его в Тауэр, приговорить к смертной казни, а он все равно бы сказал: «Ваше величество может поступать как угодно, но знайте, что вы не правы».
Разумеется, я не позволила бы, чтобы с его курчавой головы упал хоть один волос, и всегда смотрела на смуглую физиономию своего Мавра и яркие проницательные глаза с огромным удовольствием. Он занимал особое место среди всех моих советников и министров. За несколько лет Уолсингэм создал разветвленную и превосходно организованную шпионскую сеть, и эта работа была ему по нраву, потому что Мавр обожал всяческие тайны. Главной целью его деятельности была защита престола и протестантизма.
Агенты Уолсингэма подслушивали и подглядывали не только в английских тавернах, но и по всей Европе. Мавр был в курсе всего, что происходило на континенте, с одинаковым вниманием относясь к делам важным и второстепенным. Я выдавала ему на разведку огромную сумму — четыре тысячи фунтов стерлингов в год, но Уолсингэму этого было мало и он нередко приплачивал агентам из собственных средств.
Больше всего Уолсингэм боялся, что в Англию вернется католицизм. С этой точки зрения наибольшую опасность представлял Филипп Испанский и Мария Шотландская. Вот почему Уолсингэм держал в Испании множество своих лазутчиков. Люди Уолсингэма следили, как на испанских верфях строятся военные корабли, агенты своевременно донесли, что Филипп создает огромную Армаду. Немало шпионов было у Мавра и во Франции — за этой страной тоже постоянно следовало приглядывать. Донесения поступали также из германских княжеств, из Соединенных провинций. Таким образом, я получала сведения отовсюду гораздо быстрее, чем по официальным дипломатическим каналам. Организация, созданная Уолсингэмом, была поистине бесценной!
Однако еще больше, чем великого испанского короля, сидящего в своем мрачном Эскуриале, Мавр опасался Марию Стюарт, стареющую ревматичку, томящуюся в холодном замке на английском севере.
Как-то раз он сказал:
— Пока жива эта дьяволица, корона сидит на голове вашего величества непрочно, а ваши верные слуги должны страшиться за свою жизнь.
Я ответила, что он преувеличивает. Конечно, Мария не отказалась бы от моей короны, но она под надежным присмотром, да и состояние ее здоровья оставляет желать лучшего.