Рожденный на селедке
Шрифт:
– Нельзя бить мужей по бубенчикам, - сказал я, когда боль отпустила, и я присел на корточки рядом с Джессикой. – Особенно тех, кто тебя спас. А иначе тебя на селедке имать не будут.
– Что значит имать? – спросила Джессика, а я пожал плечами.
– Не знаю. Так бабушка говорит, когда её матушка доводит. Так и говорит: «Не имай мне мозг, как тебя жабоёб имал на селедке».
– Значит, ты меня имать хотел? – спросила Джессика, посмотрев мне прямо в душу своими черными глазюками.
– Нет. Надеялся на поцелуй благодарности, как в сказке про Луи и сиреневую свинью, - ответил я и посмотрел на кучу рубашек, которая лежала на берегу. – А чего ты с остальными бабами не стираешь на реке?
– Они говорят, что от меня паршой заболеть можно. И вшами.
– Врут, - честно ответил я, внимательно осматривая голову Джессики. – Паршой можно заболеть, если Джулиуса или пирожок долго не мыть.
– Пирожок?
– Ага. У мальчиков Джулиус, а у девочек пирожок. Мне так бабушка рассказывала. Если король Джулиус хочет пирожок, то пирожок становится горячим и из него масло течет, чтобы Джулиусу его есть было приятнее. А потом от этого дети появляются.
– Ого, - хмыкнула Джессика, а я польщенно улыбнулся, радуясь, что смог её удивить. – А как сделать, чтобы из пирожка масло потекло?
– Не знаю. Бабушка меня бьет за такие вопросы и на горох ставит. Говорит, что я мал еще, - хмыкнул я в ответ и подал Джессике руку, помогая встать. – Пойдем жаб ловить?
– Зачем? Они скользкие и противные. А еще от них бородавки потом повылазят.
– Я их в общую баню подбрасываю потом. Знаешь, как бабы смешно визжат?
– Ого. Тогда пойдем, - кивнула Джессика, напрочь забыв о рубахах отца. Так я обрел первого друга.
– Матье! Проснись, дитя, ибо прибыли мы ко двору королевы, - взвыл сиятельный граф, влепив мне подзатыльник. Я потер место ушиба и недобро посмотрел на рыцаря, который, гордо подбоченившись, сидел в седле, задрав к небу голову. Он хмыкнул и повел рукой в сторону крепостной стены замка, на которой мельтешили солдаты, не торопившиеся поднимать нам герсу. – Изволь скорей меня представить, покуда сырость хладная ночная мои мускулы в объятья не прибрала.
– Неужели вы не слышите сей старческий, погрязший в маразме скрип, некогда зовущийся голосом? – громко осведомился я, выезжая вперед. – Пред вами сиятельный граф Арне де Дариан, духовное существо, рыцарь без страха, без упрека, без замка и королевских регалий. Странствующий аскет, одним словом, желающий почтить своим присутствием предстоящий турнир во славу Её величества и оросить ристалище своею фонтанирующей рвотой и кровью. С ним следует и оруженосец Матье Анжу, лицом пригожий и бедрами крепкий. Впустите нас или сгиньте от мошоночной чесотки, пустоголовые дармоеды, способные лишь грязь с дристалища губами собирать.
– Эт де Дариан, шоль? – через минуту спросил один из стражей и, перегнувшись через бортик, повторил вопрос громче. – Эт шо, де Дариан? Собственной, язви его, персоной? С ублюдком?
– Ужель ты ошалел, байстрюк? – прокричал я, ибо вся эта возня начинала утомлять, да и задница от седла невероятно ныла. – Ты блядин сын, порченый огузок, обрюзгшая мошонка, придавленная дверью, шалавий выкормыш и хуепутальный мракобес! А ну, открой ворота, дабы сиятельный граф самолично тебя мечом отлюбил прямо в гузно.
– Стало быть, и впрямь де Дариан с ублюдком, - рассмеялся страж и звучно крикнул. – Открыть ворота.
– Пижок, ты ли это? – в свою очередь спросил я.
– Ну, я, - в свою очередь ответил страж. – Не признал, Матье?
– Не признал за вонью поначалу. Ан нет, как ты рот открыл, и все назад вернулось.
– Язык твой по-прежнему остер, а меч? – огрызнулся Пижок.
– Узнаешь на турнире, пустобрех, - улыбнулся я и махнул рукой сиятельному графу, который смиренно дожидался окончания перепалки. – Проснись, старик. Так жизнь свою ты к ебеням проспишь.
– О, молодость. Ни капли уваженья, - пробурчал рыцарь и, сжав бока Ирэн, медленно двинулся за мной во внутренний двор, в этот раз заполненный почти до предела.
От пестрого разнокалиберного балагана пестрило в глазах, а от разномастного гвалта, диалектов, языков и витиеватых ругательств закладывало уши. Впрочем, только у меня. Сиятельный граф, презрев этикет, ехал впереди меня и царственно кивал редким знакомым, которые занимались каждый своим делом – кто-то штопал прохудившиеся штаны, кто-то правил точилом меч, кто-то, лениво развалившись на земле, ковырялся в носу и переругивался с ближайшими соседями. Иными словами, во внутреннем дворе бурлила жизнь, иногда выливаясь на землю содержимым рыцарских желудков, перебравших со спиртным.
Я же следовал за сиятельным графом и обескураживающе покачивал головой, жалея, что не я сейчас на месте этих рыцарей, которые вольны пить, есть и сквернословить с другими, а не мозолить задницу в седле. Но это мелочи. Я знал, что для начала нам надо доложить о себе, потом зарегистрироваться в предстоящем турнире у кастеляна, а затем предаться тому же, что и другие рыцари. Заслуженному отдыху.
– Ваши имена, благородные сэры, - манерно произнес коротконогий толстячок, когда мы спешились и прошли к донжону, у дверей в который стоял грубый стол, грубый стул и грубый кувшин с грубым вином. Толстячок был толст, лысоват и обладал мягкими, нежными, пушистыми, нарумяненными щечками. Вдобавок от него пахло терпкими духами, корицей и мятой, а облачен он был в зеленую ливрею с гербом королевы на ней.
– Сиятельный граф Арне де Дариан. Странствующий рыцарь, - надув усы, ответил ему сиятельный граф и духовное существо разврата и пороков.
– Матье Анжу. Оруженосец этого клятого старика, - ответил я, надув верхнюю губу, ибо усов не носил и презирал оные, как рассадник всяческих блох, миазмов и вшей. – Мы на турнир.
– Ну надо же, - зарумянился толстячок и одарил нас улыбкой, в которой сквозила ехидца. – Сиятельный граф решил взять реванш?
– Свое по праву, - надменно ответил рыцарь и хватил кулаком по столу. – Что за ублюдочная манера разговаривать с гостями, господин кастелян Жори? Иль мне сразу выбить у вас левый клык за дерзость?
– Прошу простить нас, граф. Виной всему сильнейший стресс, - поспешил извиниться толстячок, когда глаза сиятельного графа похолодели, а из горла донесся сиплый, полузадушенный рык льва, севшего на кактус голой сракой. – В два и два раза больше рыцарей сегодня. Все хотят Её милости доставить наслажденье своим уменьем кровь пускать.
– Прощаю, хоть и неохотно, - буркнул рыцарь, бросая на стол тяжелый пергамент, который я ему протянул. – Вот приглашение, мерзавец. Прочти, внеси нас в списки и с чистым сердцем отпусти на отдых.