Рождественские рассказы
Шрифт:
Случилось раз как-то Елене Михайловне, в обычные часы службы мужа, погулять по Гостиному. Взглянула она в сторону и видит, ее Игнатий Ильич у часовни свечку ставит к образу... Игнатий Ильич и не видал сам своей супруги, и попал в часовню мимоходом — в банк, по служебному делу, заходил напротив, домой вернулся в свое время к обеду, а дома сцена, да какая!.. Жена не разговаривает, глаза заплаканы, выражение лица скорбное и убитое, аппетита никакого...
— Что с тобой, моя милая? — сунулся было не на шутку встревоженный Игнатий Ильич.
Ничего не ответила Елена Михайловна, порывисто встала, выпрямилась, окинула мужа через плечо взглядом холодного презрения, вышла из столовой и заперлась у себя, т.е. в их общей спальне.
Бедный Игнатий Ильич даже вздрогнул, как она хлопнула дверью и звякнула дверной задвижкой.
Только к вечернему чаю дело все разъяснилось: Елена Михайловна вообразила, что ее муж выслеживал ее в Гостином, потому и ушел со службы несвоевременно, и ни за что не хотела верить такой странной случайности.
— Меня подозревать, меня ревновать! — кричала она на весь дом. — За мной организовать целое шпионство!.. Да знаете ли вы, милостивый государь, гнусный Отелло, что только муж, сам способный на всякие гадости, может...
— Да убей меня Бог! — плакался Игнатий Ильич. — Да пусть обойдут меня чином, пускай со службы выгонят, если я хоть что-нибудь подобное подумал... Я так глубоко тебе верю, ты моя святая, непорочная... Кажется, вот если бы своими собственными глазами видел, так не поверил бы...
Долго утешал и успокаивал свою супругу невинно заподозренный в ревности супруг и, наконец, добился-таки, что Елена Михайловна улыбнулась, протянула ему пухлую, душистую ручку, и так как, прокапризничав обед, была очень голодна, то предложила Игнатию Ильичу везти ее ужинать в модный ресторан, где черномазые румыны, в шитых куртках и белом исподнем, играют на каких-то странных инструментах.
Вообще же Елена Михайловна была супруга добрая, преданная, мужу своему в ласках не отказывающая, кофе варила по утрам самолично и даже прочитывала вслух политические телеграммы из утренних газет, чтобы кофе не простыл... Публикации же о покойниках она особенно внимательно проглядывала, и если что встречалось касающееся их общих знакомых, докладывала в слух, добавляя всегда:
— Вот ведь, кто бы мог ожидать!
Вообще же, несмотря на некоторую разность в возрасте, их супружеская жизнь протекала тихо и приятно, если б только не мнимая подозрительность мужа, подозрительность, которая, заметьте, в действительности только подозревалась, не родила бы частые бурные сцены, оканчивающаяся, слава богу, всегда приятным примирением.
— Помни всегда, — говорила, успокаиваясь после сцены, супруга. — Я, как жена цезаря, вне подозрения, вне греха, а потому никакого проявления ревности не перенесу... Так и знай!..
Игнатий Ильич это знал и тщательно избегал всего, что могло поставить его в сомнительное положение... Он тщательно взвешивал и обдумывал каждое свое слово и даже, когда находил в гостиной окурок чужой папиросы, никогда не спрашивал:
— Кто это был у тебя, мой ангел?
Да и незачем было спрашивать, потому что Елена Михайловна, заметив несколько любопытный взгляд мужа на пепельницу, язвительно улыбалась и предупреждала вопрос докладом:
— Приходил ко мне Николай Петрович. Он очень жалел, что не застал тебя дома...
Так вот, принимая все вышесказанное во внимание, как было не задуматься бедному Игнатию Ильичу в его настоящем положении.
Во-первых, ему следовало вернуться домой целыми тремя сутками позже; так было предположено и сообщено супруге при отъезде; счастливая случайность, правильнее, целый ряд удач сократил путешествие на три дня, дела все были улажены скорее, чем предполагалось, и Игнатий Ильич мог обрадовать свою дорогую, любящую супругу неожиданным приездом, но вот в этой-то неожиданности и таилась семейная беда, будущая семейная буря... Поезд опоздал... Приезд состоится глубокой ночью; как раз все складывалось именно так, как выгодно было бы ревнивым мужьям, но разве же это могло относиться к кроткому Игнатию Ильичу, могла ли быть применима такая неожиданная ночная ревизия к «супруге цезаря»? И как это он не догадался телеграфировать о приезде за сутки раньше, телеграфировать во время всего пути: вот, мол, еду, вот, мол, проехал благополучно станцию «Вылезайка», вот подъезжаем к станции «Выпивайка» и так далее... Жена была бы рада, с удовольствием бы следила за приближением мига трогательной встречи, и в ее головку с золотистыми завитками на лбу, в эту милую, дорогую головку не могла бы заскочить хоть искорка сомнения в нежелании ее мужа накрыть ее на месте преступления. Как было бы хорошо, если бы Игнатий Ильич догадался периодически телеграфировать, но теперь, когда догадался, было уже поздно, и злополучный поезд хоть и черепашьим ходом, однако, все подвигался и подвигался к конечной станции...
Разве поехать прямо в гостиницу, а домой уже когда минет ночь, при полном свете дня или, еще лучше, прожить инкогнито в гостинице до дня и часа законно предположенного прибытия, и тогда, с восторгом, пряничными стерлядками-гостинцами и с чемоданами вернуться домой, ровно в шесть часов вечера, прямо к домашнему супу с клецками, цыплятам под белым соусом и тетерьке с грибной подливкой, любимым блюдам хозяйки, а что ласковая, приветливая хозяйка непременно к жданному обеду велит приготовить эти любимые блюда, Игнатий Ильич, конечно, не сомневался.
Но едва только этот план начал созревать в голове нашего путешественника, как его кинуло сразу и в жар, и в холод... Боже мой! Что бы могло потом случиться... Ведь истина может открыться, Елена Михайловна могла узнать, что целых трое суток ее муж тайно проживал в одном с нею городе, с какой целью?.. Конечно, чтобы за ней следить, выследить, наконец, и поймать, и что весь этот низкий, коварный план, достойный какого-нибудь подлого сыщика и шпиона, не привел к искомому концу только потому, что чиста и непорочна божественная Елена Михайловна, и горе ее низкому ревнивому мужу, недостойному после такой гадости даже прикоснуться к подолу одежд «жены цезаря»...
А поезд все-таки подходит и подходит и, наконец, засвистал пронзительно и протяжно, потом гукнул отрывистым тяжелым дыханием, зашипел и стал, последовательно натыкаясь буферами друг на друга, по-вагонно. Это была последняя станция прибытия. Игнатий Ильич молча указал носильщикам свой багаж на сетках купе, застегнулся на все пуговицы, поднял меховой воротник и, покорный судьбе, вышел на платформу... Холодным воздухом пахнуло ему в лицо. Не торгуясь, уселся он на поданного извозчика и велел ехать... куда?.. Конечно, куда же, как не домой... Он хотел обдумать дорогой все мелочи предстоящей встречи, предвидеть наперед все подробности неожиданной ночной тревоги.