Рождественские рассказы
Шрифт:
Она соскочила со стола и подбежала к Бобу...
— На тебе, бери в руки... Смотрите! При всех отдаю! Только берегись: на этом кольце — кровь младенца... Кто его будет носить, быть тому повешенному... Ха-ха-ха!.. Анна, пойдем...
— И то правда! Уйдем, Джени, а то еще поколотят... Они ведь все храбры с бабами... Слышала?
И девушки, накинув легкие плащики и забрав свои дырявые зонтики, направились к выходу...
Но тут еще не кончились все злоключения африканского героя. За ужин и все выпитое пришлось расплачиваться. Сам мистер Попель стоял перед джентльменами с предлинным счетом. Боби Гукер искал свой кошелек с золотом, тот самый, что все видели, но этого кошелька не оказалось, его, очевидно, в общей суматохе украл кто-нибудь из патриотов. И попал злополучный перстень в руки хозяина бара «Стоп», как залог до полной расплаты.
КРОВАВАЯ ЕЛКА
Это была особенная комната, самая большая во всем доме. Детей в нее не пускали. Если им и приходилось бывать в этой комнате, то только случайно и то очень редко.
Помещалась она в нижнем этаже, около больших сводчатых сеней. Прямо, вверх вела широкая лестница, покрытая темно-красным сукном, а направо — тяжелая дубовая дверь, ведущая в заветную комнату, как раз напротив той двери, из которой выходил старый швейцар на призыв дверного колокольчика.
И, действительно, эта комната была особенная... Наверху много других комнат, поменьше, все такие красивые, светлые; на окнах цветы и тропические растения и кружевные занавеси, на стенах чудные картинки в золотых рамах; мебель такая красивая, легкая или широкая, мягкая, крытая бархатом и шелком... Уж я и не говорю про чудную, уютную детскую, где все так мило, так светло и приветливо... А уж про мамину спальню и говорить нечего: совсем, как описывают в волшебных сказках!.. О, это какая-то страшная комната!..
Косте уже десять лет, он был «там» чаще, он ничего не боится, а семилетняя Нина, та, как побывала первый раз, так всю ночь спать не могла, все ей страшные звери мерещились... Да вот я сейчас расскажу, что это была за комната.
Потолок у ней был высокий, сводчатый. С него спускалась люстра, вся сделанная из оленьих рогов и ножек с копытцами; на каждом кончике рога был приделан подсвечник с оплывшей желтой свечкой. По стенам и прямо посреди комнаты были расставлены неудобные, странные такие кресла и табуреты, тоже из рогов и ножек с копытами; вдоль одной стены стоял широкий, громадный диван, покрытый звериными шкурами, и на полу лежали шкуры, некоторые даже с головами и когтистыми лапами... Головы были ужасно свирепые; опасно даже ногу ставить поблизости, того и гляди в нее вцепятся острые зубы... Но те головы, что висели на стенах, те были еще страшнее, совсем как живые, особенно голова черного кабана, с четырьмя торчащими врозь клыками, с густой щетиной, вихром торчащей между растопыренных ушей... Были головы волчьи, лисьи, еще каких-то неведомых зверей, а то были кроткие головки козочек и оленей с ветвистыми рогами. У этих голов черные, выпуклые глазки смотрели кротко, даже жалостливо... Нина была уверена, что когда у этих голов было еще и все остальное, глазки эти глядели гораздо веселее.
В одном углу находился камин с таким громадным жерлом, что взрослый человек мог входить, слегка только нагнувшись... Когда этот камин топили, то в него ставили стоймя целые бревна, а когда эти бревна пылали, то не надо было никаких ламп, никаких свечей, так делалось светло в этой комнате, а все-таки страшно, потому что свет был красный, как от пожара, и по стенам, и по потолку двигались причудливые черные тени... Как раз против камина висела ужасная картина; она изображала бедного оленя, окруженного собаками. Несчастное животное выбивалось уже из сил, готово было упасть от изнеможения, а кругом, яростно лая, разинув зубастые пасти, стояли собаки, готовые вот-вот растерзать бедное животное. Рядом висела другая картина, еще страшнее — она изображала битву дикого кабана с целой собачьей стаей. Все перепуталось в ужасной схватке; на воздух взлетали собаки с распоротыми животами, с вывороченными внутренностями... Все — и кабан, и псы, и кусты кругом, и земля — все было залито кровью, а на помощь к собакам бежали люди, тоже с такими же страшными, злыми глазами, как у собак, и с острыми ножами в руках.
Кроме того, по стенам, всюду, где только нашлось местечко, чтобы можно было что-нибудь повесить, везде виднелись чучела зайцев, тетеревов с развилистыми хвостами, с красными бровками, диких гусей и уток, а недалеко от люстры, тоже с потолка, на тонкой железной проволоке висел красивый, белый, как снег, лебедь, но висел как-то странно, словно он не летал в воздухе, а стремительно падал вниз, безнадежно растопырив крылья, а в него, в плечо, под левым крылом, вцепился пестрый ястреб и рвал бедную птицу и когтями, и клювом, так что алая кровь текла и пачкала белоснежные перья.
По сторонам камина стояли на дыбах два громадных бурых медведя — и оба с подносами в лапах; на одном подносе графин со стаканом, а другой с кучей визитных карточек. Выражение этих медведей было такое свирепое и, вместе с тем, хитрое, будто они задумали: «А ну-ка, протяни кто свою лапу к графину, так сейчас и хапну!»
Но что было самое интересное — и не только не страшное, а даже приятное на вид — это три больших стеклянных ящика в оконных простенках. В одном помещалась целая семья зайцев, больших, взрослых, и зайчат; милые зверьки, особенно молодежь, весело резвились, то есть, делали только вид, что резвятся, и кушали травку и капустные листики.
В другом ящике, в болотных кочках, приютилась группа долгоносиков, бекасов и куличков — ну, совсем как живые! А в третьем ящике — семьи куропаток и пестреньких перепелок...
Костя обстоятельно рассказывал Нине, что все эти птички и зверьки, даже страшные медведи, не живые, а все-таки настоящие, что когда они были живые, то тогда они и бегали, и летали, и визжали, и пищали, кусалась и брыкались, а теперь они уже ничего этого не могут, потому что стали чучелами, и теперь можно медведю с графином всю руку засунуть в пасть — не тронет, куропаток брать просто руками — не улетят, а в стеклянные глазки хоть пальцем тыкать — не сморгнут и не мигнут даже...
Странная и, вместе с тем, страшная комната!.. Нина ни за что бы на свете, ни даже за целый фунт сливочных тянушек, не осталась бы в ней одна, не только вечером, при свете камина, а даже среди белого дня, когда подняты шторы во всех трех окнах, почему-то защищенных снаружи железными решетками.
Конечно, в такую комнату незачем ходить детям... Костя еще бегал иногда на призыв отца или кого-нибудь из «дядей», а Нину никогда туда не звали.
Там собирались папины приятели охотники, громко смеялись, говорили наперебой, много пили и даже сами жарили какое-то мясо на угольях, в камине — они уверяли, что так гораздо вкуснее, чем то, что подавали на блюдах, в столовой... Не было счастливей минуты для маленького Кости, когда его позовут смотреть трофеи только что поконченной охоты. Нина тоже раз, в окошко из детской, видела крестьянские сани, запряженные бурой лошадкой; эти сани были полны битыми зайчиками, и виднелись даже две лисьи морды...
Хотя все эти «упокойнички», как говорила няня, и были прикрыты рогожами, однако кровь была очень уж заметна и на санных отводах, и даже на полозьях, а дворовые собаки лизали эту кровь, нюхали под рогожи и весело махали своими пушистыми хвостами.
Нина после этого совсем не могла кушать зайчиков, и ей делалось очень грустно, не только когда подавали этого милого зверька целиком, но даже когда его кусочки совсем незаметны были в рагу, где, конечно, всегда трудно разобрать, из чего оно составлено.