Шрифт:
Никогда раньше я не праздновала Рождество в одиночестве.
Мне немного не по себе сидеть одной в дешевом гостиничном номере. Перед моим мысленным взором проходит вереница призраков, комната наполняется голосами прошлого. Меня накрывает волна воспоминаний — в памяти в лихорадочной гонке проносятся все прошлые праздники Рождества: детское Рождество с полным домом родственников, елкой на окне, шестипенсовиками в пудинге и долгожданным чулком с подарками на рассвете; подростковое Рождество с матерью и отцом, войной и пронизывающим
А сейчас — первое Рождество в одиночестве.
Но я не совсем одинока. Во мне появляется чувство товарищества со всеми другими людьми, которые празднуют Рождество в одиночестве, — их миллионы — и в прошлом, и в настоящем. Мне кажется, если я закрою глаза, то не будет ни прошлого, ни будущего, останется только бесконечное настоящее, которое и есть Время, потому что, кроме него, у нас ничего нет.
Да будь ты последним циником, последним безбожником, все равно почувствуешь себя странно, оказавшись в одиночестве на Рождество.
Поэтому я испытываю невероятное облегчение, когда в комнату входит молодой человек. В этом нет ничего романтичного — я пятидесятилетняя старая дева, учительница с тусклыми темными волосами и близорукими глазами, которые когда-то были очень красивы, а он — совсем мальчишка двадцати лет, не по моде одетый в черный бархатный пиджак и старый темно-красный галстук. Его каштановым кудрям не помешала бы хорошая стрижка. Женственность платья немного искажает черты его лица — узкие пронзительные голубые глаза, надменный нос и выступающий подбородок. Нет, он не производит впечатление сильного человека. Выступающие скулы обтянуты прозрачной кожей, и он очень бледен.
Он врывается без стука, озадаченно смотрит на меня и говорит:
— Прошу прощения. Я думал, это моя комната.
Он поворачивается к дверям, потом останавливается и спрашивает:
— Вы одна?
— Да.
— Так странно… праздновать Рождество в одиночестве, правда? Можно мне остаться и поговорить с вами?
— Я буду очень рада.
Он проходит в комнату и садится у камина.
— Надеюсь, вы не думаете, что я нарочно заявился к вам. Я правда решил, что это моя комната, — объясняет он.
— Я рада, что вы ошиблись. Но вы еще слишком молоды, чтобы встречать Рождество в одиночестве.
— Я не хочу ехать за город к своей семье. Пришлось бы отложить работу. Я писатель.
— Понимаю. — Я не смогла сдержать улыбку. Теперь понятно, почему он так странно одет. А как он серьезно к себе относится, этот молодой человек! — Разумеется, в творчестве дорога каждая минута, — весело подмигиваю я.
— Да, каждая минута! А мои родные этого не понимают. Им не нравится моя
— Творческие натуры никогда не находят понимания в семье.
— Верно, не находят, — серьезно соглашается он.
— Что вы пишете?
— Стихи вместе с дневником. Книга называется «Моя поэзия и я, Фрэнсис Рэндел». Это мое имя. Дома считают, что от моей поэзии нет никакого прока, что я еще слишком молод. Но я не чувствую себя молодым. Иногда я чувствую себя стариком, который должен многое успеть перед смертью.
— Вращаясь все быстрее и быстрее на колесе творчества.
— Да! Да, вот именно! Вы понимаете! Вам нужно найти время и прочитать мою работу. Пожалуйста, прочтите мою книгу! Прочтите мою книгу! — В его голосе слышится отчаяние, в глазах застыл страх, и я говорю в ответ:
— В Рождество не стоит говорить о серьезных вещах. Давайте я сварю вам кофе. У меня есть кекс с корицей и изюмом.
Я хожу по комнате, гремлю чашками, насыпаю кофе в кофеварку. Но, вероятно, я его чем-то обидела, потому что когда я оборачиваюсь, то обнаруживаю, что он ушел. Я испытываю глупое разочарование.
Тем не менее я довариваю кофе, потом подхожу к книжному стеллажу. Он доверху заставлен книгами, из-за которых квартирная хозяйка в свое время рассыпалась в извинениях:
— Надеюсь, вы ничего не имеете против книг, мисс, но муж не желает с ними расставаться, а нам больше некуда их поставить. Поэтому мы немного снизили плату за комнату.
— Ничуть не возражаю, — ответила я. — Книги — хорошие друзья.
Но эти книги выглядят не очень дружелюбно. Я выбираю одну наугад. Или мою руку направляет сама судьба?
Потягивая кофе, вдыхая дым сигареты, я принимаюсь читать небольшой потрепанный томик, изданный, как я вижу, весной 1852 года. В основном, это стихи — незрелые, но весьма пылкие. И еще что-то вроде дневника. Более реалистичный, менее претенциозный. Из любопытства, пытаясь найти какие-нибудь забавные совпадения, я открываю запись, сделанную на Рождество 1851 года, и читаю:
«Мое первое Рождество в одиночестве. Со мной произошел довольно странный случай. Когда я вернулся домой после прогулки, то обнаружил в своей комнате пожилую женщину. Сначала я решил, что ошибся комнатой, но нет, комната была моя. После приятной беседы женщина… исчезла. Думаю, она была привидением. Но я не испугался. Она мне понравилась. Но сегодня я неважно себя чувствую. Совсем неважно. Я никогда раньше не болел в Рождество».
За последней записью в дневнике следовало примечание издателя:
«Фрэнсис Рэндел умер от сердечного приступа в ночь на Рождество 1851 года. Женщина, упомянутая в последней записи его дневника, оказалась последним человеком, кто видел его живым. Несмотря на призывы откликнуться, она так и не объявилась. Ее личность остается неизвестной».