Рози — моя родня
Шрифт:
К счастью, в гардеробе дежурила одна моя знакомая девушка.
— Привет, — сказала она. — Уже уходишь? Тебе не понравился концерт?
— Н-нет… меня… меня вынудили обстоятельства. — Я достал щенка из-под пиджака и показал ей. — Ты не присмотришь за ним для меня?
— Ой, какой миленький! — воскликнула она. — Надеюсь, ты не носил его в зал? У нас ведь строго запрещено приводить с собой собак.
— Знаю, знаю. Произошло недоразумение. Это не мой щенок, моего друга. Ты присмотришь за ним до конца концерта?
— Конечно, присмотрю. Он такой миленький!
— Совсем
Передав мопсика в заботливые руки гардеробщицы, я возвратился в зал и тихо постоял в тени, пока не кончилось исполнение очередного номера. После чего прошел вдоль рядов к Урсуле.
— Ты принес его, милый? — осведомилась она.
— Нет, я оставил его у гардеробщицы, мы с ней знакомы.
— Ты уверен, что с ним ничего не случится? — В представлении Урсулы, в гардеробах с щенками мопсов происходили какие-то ужасные вещи.
— Все будет в полном порядке, — ответил я. — Его будут нежить и лелеять до конца концерта. Ума не приложу, зачем тебе понадобилось приносить собаку в зал.
— Но, дорогой, это подарок одному моему другу. Я… я собиралась все объяснить тебе, но ты все время говорил, говорил, не давал мне слова вставить. Я отвезу его после концерта.
— Ладно, только, ради Бога, не повторяй больше этот номер. Концертный зал не предназначен для собак. А теперь давай посидим спокойно, постараемся наслаждаться музыкой, хорошо?
— Конечно, милый, — отозвалась Урсула.
Когда закончился концерт и Урсула, как она выразилась, поаплодировала до хрипоты, мы извлекли щенка из гардероба, вернули его в корзину и покинули зал вместе с толпой любителей музыки, оживленно обсуждавших достоинства Борнмутского симфонического оркестра.
— Дорогой, я так счастлива, — говорила Урсула. — Все эти архипелаги, у меня от них мурашки по спине. Никто не сравнится с Бетховеном, верно? — громко и отчетливо спросила она, вися на моей руке, точно хрупкая девственная тетушка, заглядывая мне в глаза и сжимая в одной руке программу, на которой большими буквами было написано: «Концерт из произведений Моцарта».
— Никто, — поспешил я согласиться. — Но ты собиралась рассказать про щенка.
— Так вот, — начала она. — Я хочу отвезти его моему другу, которая живет на окраине Пула. Ее зовут миссис Голайтли.
— Я нисколько не удивлен, — ответил я. — Только объясни мне, зачем ты везешь щенка миссис Голайтли.
— Он нужен ей. Страшно нужен. Понимаешь, она только что потеряла своего Бов-вов.
— Что она потеряла?
— Своего Бов-вов.
— Ты говоришь о собаке?
— Ну да. Это такая кличка была — Бов-вов.
— И теперь ей нужна другая собака?
— Конечно. Не то чтобы она сама этого хотела, но она нуждается в собаке.
— Другими словами, ты… гм… хочешь подарить ей щенка, потому что считаешь, что она в нем нуждается?
— Ну конечно! — воскликнула Урсула. — Это же сразу видно, как ей нужна собака!
— Сдается мне, большая часть твоего времени уходит на вмешательство в дела твоих друзей, когда они этого вовсе не желают.
— Конечно, желают, — серьезно возразила Урсула. — Желают, хотя не отдают себе в этом отчета.
Я сдался.
— Ладно. Поехали в Пул.
И мы двинулись в путь. Когда мы добрались до Пула, Урсула повела меня по каким-то закоулкам, пока не остановилась перед крохотным домиком, отчужденно смотрящим на своего соседа через улицу. Бронзовая дверная ручка этого домика была тщательно отполирована, и я обратил внимание на удивительную белизну ступенек, свидетельство пристрастия хозяйки к чистоте. Урсула энергично постучала дверным молотком, наконец дверь отворилась, и я увидел маленькую, хрупкую седую старушку.
— Кого я вижу! — воскликнула она. — Мисс Урсула — это ты!
— Эмма, дорогая! — Урсула заключила в свои объятия эту пушинку. — Мы пришли навестить тебя. Это — Джерри.
— О, входите… входите же, — пригласила старушка. — Но почему вы не предупредили меня? Я не одета как следует, и в доме ужасный беспорядок.
Она провела нас в комнату, обставленную допотопной мебелью, заботливо отполированной и являющей собой образец безукоризненно дурного вкуса. С этой комнатой обращались как с дорогим музейным экспонатом. Все стояло на своих местах, все блестело и сверкало, и в воздухе слабо пахло политурой и антисептиком. На крышке пианино, которое выглядело так, словно им никогда не пользовались, выстроились фотографии. Две из них изображали стоящего очень прямо джентльмена с пышными усами, остальные — косматую собаку смешанной породы в самых различных позах. Большинство снимков — неясные, расплывчатые, однако было совершенно очевидно, что джентльмен играл второстепенную роль, главная отводилась собаке. Я предположил, что это и есть Бов-вов.
— Садитесь же, садитесь, — уговаривала старушка. — Сейчас я приготовлю чай. И у меня еще есть торт. К счастью, я испекла торт на днях. Вы не откажетесь от куска торта и чашки чая?
Мне в эту минуту больше всего на свете хотелось выпить несколько добрых кружек пива, но я ответил, что с удовольствием выпью чая.
За чаем и куском торта, таким же легким и воздушным, как слиток свинца, Урсула говорила без умолку. Я понял, что Эмма Голайтли одно время служила в доме ее отца и явно чтила его очень высоко. Было интересно наблюдать, как бурлящая энергия Урсулы воздействует на Эмму. Когда хозяйка открыла нам дверь, лицо ее казалось серым и изможденным, теперь же она порозовела и улыбалась, явно зараженная энтузиазмом гостьи.
— Да-да, — приговаривала она. — А помнишь…
— Конечно! — подхватывала Урсула.
— А помнишь еще тот раз…
Казалось, этому не будет конца. Право, старушка выглядела так, словно ей сделали переливание крови. Я был готов воочию убедиться, что Урсула, в свою очередь, совершенно обескровлена.
В конце концов она искусно перевела речь на Бов-вов.
— Понимаешь, Джерри совсем ничего не знает про Бов-вов, — Урсула сочувственно поглядела на Эмму. — Расскажи ему.
Глаза Эммы наполнились слезами.