Розовая шубка
Шрифт:
— Не переодеться, а спать, уже поздно, скоро светать начнет.
— Спать в такую ночь? Ни за что! На рассвете придет автобус, поедем в центр, на Красную площадь.
— Ты сейчас одна пришла? Мне показалось…
— Меня Дима проводил, — засмеялась Марианна. — От самой школы до самого подъезда.
— Понятно. — Мать улыбнулась.
— Он в армию уходит, знаешь? На Новую Землю.
— Сочувствую его родителям.
— Он будет нам писать. А мы… мы должны отвечать. Да-с.
Марианна закрылась в ванной комнате, открыла душ, а мама заварила свежий
— Спасибо, мамуленька.
Они уселись полуночничать, пить чай и разговаривать.
… В актовом зале по-прежнему гремела музыка. Танцующих стало меньше, кто-то ушел домой, другие уселись стайками и стали говорить, смеяться, вспоминать все приколы, сознавая, что это уже в последний раз, больше никогда не собраться им вместе в родной школе, что уже завтра, сегодня, начнется иная жизнь. Потом снова шли танцевать, потом возвращались к столам за остатками бутербродов, яблок, разливали потихоньку какой-то алкоголь, по капельке, чтобы хватило на всех, неумело пили. В туалетных комнатах плавал табачный дым.
Оля ждала Диму. Она видела, как он вышел покурить и как почти следом скользнула Марианна. Оля мучилась. Все три года, с тех пор как Дима появился в классе, она замирала от волнения, если видела его хотя бы издали. Никто не знал об этом, кроме… конечно же, кроме него самого. Невозможно скрыть любовь, когда она есть, как невозможно открыть любовь, когда ее нет. Глаза Оли, голубые, ясные, выдавали ее с головой, Дима постоянно ловил на себе ее беглый, застенчивый взгляд. Но ему, каратисту, первому парню на деревне, не было корысти связываться с этой невидной белобрысой девчушкой, веснушек которой никогда не касалась косметика. Ему нравились крупные, развитые девки, развязные, как в рекламе. А любил он одну Марианну, дерзкую и отважную, лучшую во всей школе, не то что эта тихоня и скромница.
Оля мучилась. Никому, даже Ленке-хохотушке, задушевной подружке, не могла она рассказать о своей тайне. Любовь болезненно заполняла все ее существо, жила вместе с нею давно и ровно, без сомнений и надежд, казалось, с самого Олиного рождения. Оля покорилась, не борясь: или Дима, или никто… И вот теперь он уходил в армию. А сейчас ушел с Марианной. Оля даже не ревновала, она мудро чувствовала, что они не пара, что пара для Димы — она, Оля, это же так очевидно. А он не видел…
Дима вернулся хмурый. Сел в угол зала, уперся локтями в колени и стал глядеть в пол. Потом и вовсе охватил руками стриженую голову. Оля все поняла, сердце ее сжалось.
— Объявляется белый танец! — прокричал Саша, подражая диск-жокею.
Ребята насторожились. Кого пригласят? С ироническими улыбками, скрывая самолюбивое волнение, они застыли на своих местах. Оля почувствовала головокружение. Сейчас! Вот сейчас она сделает это. Другого случая уже не будет. Гулко билось сердце. Она поднялась. К нему, к Диме! Ну же, смелей…
Тоненькая, в белом платье,
— Пойдем?
— Пошли, — согласился он снисходительно.
Ее тонкие руки благоговейно легли на его плечи. Он! Он, Дима, вот он, с нею. О, наконец-то!
Они танцевали, как и все, нечто неопределенное, просто топтались под музыку, медленно продвигаясь по залу.
— Ну, что молчишь-то? — Он смотрел сверху на прямой пробор в ее светлых подвитых волосах, чувствовал ладонью худенькую спину.
Она тоненько кашлянула, но промолчала. Он усмехнулся.
— Три года смотрела, глаз не сводила, а теперь молчишь? — он прижал ее к себе. — Уеду ведь. Можно сказать, уже завтра.
— Завтра? — пробормотала Оля, вскидывая глаза.
— Завтра, завтра. На кого тогда станешь смотреть?
— Ни на кого, — тихо произнесла она.
Дима даже приостановился.
— Пра-авда? — И отстранился, заглядывая ей в лицо. — Ты это серьезно??
Она опустила голову.
— Нет, скажи честно! — Ему не верилось, что этот неожиданный разговор происходит наяву. — Слово даешь?
— Даю.
Он присвистнул.
Оля молчала. Она видела перед собой пуговки его рубашки, такие милые, с двумя дырочками, непрочно пришитые двумя-тремя стежками. Дима! Если бы ты знал…
Он облизал пересохшие вдруг губы.
— Сейчас я выйду курить во двор, приходи и ты минут через десять. Я буду ждать. Погуляем, поговорим.
— Хорошо, — безропотно кивнула она.
Ночь была тихая и благоуханная. Месяц узким серпиком светился среди тонких облаков, чуть озаряя их шелковистым светом, волны теплого душистого воздуха обнимали и словно покачивали деревья, травы, цветы. В парке, куда они свернули, пели ночные птичьи голоса, пахло фиалкой и горьковатой древесной корой.
— Ты не боишься ехать на Север? — спросила Оля.
Он пожал плечами.
— Это моя родина, я там все знаю. Я помню и завывание пурги, и свечение полярного сияния. Вы все думаете, что Арктика — это снега, холода? А там чистота, тишина. Баренцево море, Карское море, Карский пролив между Вайгачом и Новой Землей… красота! А люди какие! Настоящие мужики! Где уж вам в Москве понять это…
Оля слушала не дыша. Впервые она шла рядом с Димой, разговаривала о серьезном. Вокруг стоял лес, в темноте пищали комары, тянуло лесной свежестью. Вдруг запел, защелкал соловей, второй, третий. Лес наполнился их любовным томлением.
Дима привлек ее к себе.
— Ты меня любишь? Да? Скажи. Да?
— Да.
Он прижал ее к себе и стал целовать. Потом поднял на руки и донес до скамейки, широкой, с изогнутой спинкой. Сел так, что Оля оказалась у него на коленях. Поцелуи возобновились, становясь смелее и горячее.
— Маленький мой, зайчик мой, — шептала в упоении девушка, наслаждаясь его лаской. — Солнышко мое, как долго я тебя ждала…
Она не заметила, как оказалась лежащей на скамейке. Его лицо склонилось над нею, а руки что-то готовили, в то время как жадные губы не отрывались от ее рта.