Розовый бриллиант. Очерки уголовного мира царской России
Шрифт:
– Спрашивайте, спрашивайте, господин начальник, я ничего скрывать не стану. И зачем мне скрывать? Я не виноват, а укрывать убийцу Семен не станет. Я готов на все, на все, господин начальник!
– Отлично! Скажи, пожалуйста, ты давно служишь у Федорова?
– Четвертый год, господин начальник.
– С кем Федоров вел знакомство, бывал?
– Жил он очень небогато, дела шли плохо, никто у него из приятелей не бывал, и он никуда не ходил, разве только к маменьке.
– Где же живет его маменька?
– В слободе, за Драгомиловской заставой.
–
– Не очень чтобы, так, разок в неделю.
– А ты почем знаешь? Разве он сообщал тебе, куда ходит?
– Да, хозяин и говорил часто, да и не раз брал меня с собой к ней.
– Скажи, за эти две недели хозяин никуда надолго не отлучался из лавки?
Шмулевич как-то замялся, а потом решительно:
– Нет, господин начальник, отлучался и даже очень отлучался.
– Когда же именно? – спросил я живо.
– Да вот дней 6 или 7 тому назад – куда чаще ходил, кто у него. Постарайся точно припомнить день.
Шмулевич закатил глаза, потер лоб и, припомнив, сказал:
– Да, да! Это было в тот вторник (день нахождения трупа).
В понедельник, после закрытия лавки, он ушел, а вернулся во вторник, часам к трем дня. Отдохнув часика 4, он к вечеру опять ушел и к ночи вернулся.
– Куда же это он исчезал?
– Первый раз, – сказать не могу, ну, а во второй, наверно, был у маменьки.
– Почему ты так думаешь?
– Потому, что за заставой грязь непролазная и хозяин возвращается оттуда, всегда ругаясь, весь выпачканный. Так было и во вторник к ночи.
– Вот что, Семен: хозяин твой уйдет на каторгу, лавка его закроется, и ты останешься без работы, если вообще не будешь привлечен по этому делу. Предлагаю тебе следующее: ты получишь от меня 100 рублей награды, и если исполнишь в точности мое поручение, то я пристрою тебя в другой часовой магазин. Но, разумеется, ты должен для этого нам помочь.
– Отчего же не заработать 100 рублей?
– То-то и оно! Твой хозяин, убив человека, похитил у него бриллиантовое колье и, по всему видно, припрятал его у маменьки, за Драгомиловской заставой. Нам нужно его разыскать. Я, конечно, прикажу произвести обыск в лавке, но почти наверное его там нет.
– Конечно нет! Бриллианты непременно у маменьки, – с убеждением сказал Шмулевич.
– Производить обыска теперь у маменьки я не хочу, так как при доме, в слободе, наверное, имеется и двор, и огород, а стало быть, маменька с сыном могли камни где-нибудь и зарыть, а ведь всей усадьбы не перероешь!..
– Это так, господин начальник.
– Так вот-с, я придумал следующее: ведь тебя-то они знают хорошо.
– Еще бы, чуть ли не за родного считают!
– Прекрасно! Ты сегодня же, к вечеру, прибежишь к ней, запыхавшись, и, передав узелочек с фальшивыми драгоценностями, шепнешь ей испуганно: «Хозяин велел мне передать этот узелок с вещами и приказали вам спрятать его скорее туда же, где во вторник он спрятал бриллианты. За ним следит полиция, и он не хотел прийти сам, а прислал меня». После чего ты сунешь ей узелок
– Ну и почему же нет? Все выполню, господин начальник.
Посланные мною агенты через час примерно раздобыли по лавкам десятка два «драгоценностей», в виде серег, колец с цветными, фальшивыми камнями, толстых цепочек нового золота и т. д.
Шмулевич завязал их в свой грязный носовой платок и помчался за Драгомиловскую заставу в сопровождении (на приличном расстоянии) моего дельного и опытного агента Муратова. Я занялся делами и не заметил, как прошло время. Часам к 9 вечера явился сияющий Шмулевич и сообщил:
– Уф, господин начальник! Все исполнил, как было велено.
– Расскажи подробнее.
– Да что рассказывать? Маменька ихняя переполошилась, заахала и обещала в точности все исполнить, как велел сын; поспешно спрятала мой узелок к себе в карман, а я побежал назад.
– Ну молодец, Семен! Получай обещанное! – И я протянул сияющему Шмулевичу сторублевку.
Утром в кабинет мой явился Муратов и торжественно выложил на письменный стол нитку крупных бриллиантов с красивым, старинной работы, фермуаром.
– Ну, Муратов, как было дело?
– Все обошлось чрезвычайно просто, господин начальник. Чуть только Шмулевич вышел от маменьки и удалился, как я тотчас же занял наблюдательную позицию, спрятавшись за плетнем, окружающим двор и домишко. Сидеть пришлось довольно долго, и я стал уже подумывать, что вещи будут спрятаны где-либо в доме. Как вдруг в одиннадцатом часу маменька вышла на крыльцо, оглядываясь кругом, а затем направилась через двор в сарайчик, взяла там лопату и поплелась в самый конец двора, к колодцу. Ночь нынче лунная, и я видел все, как днем. За колодцем она принялась рыть, вырыла вскоре жестяную коробку из-под печенья, вложила в нее узелочек Шмулевича и снова все закопала на прежнем месте, сровняла землю, набросила всякого хлама и, поставив лопату обратно в сарайчик, вернулась домой. Рано утром, чуть стало светать, я явился к маменьке с понятыми и потребовал от нее выдачи колье.
Та упорно стояла на своем: «знать – не знаю, ведать – не ведаю».
Тогда мы отправились к колодцу и по моему указанию вырыли спрятанное и составили обо всем протокол. Маменька притворилась крайне удивленной и продолжала упорно запираться.
– Вы прекрасно исполнили поручение, Муратов. Благодарю вас очень!
Мой агент поклонился.
Я приказал привести арестованного Федорова.
– Вот что, милый друг, – сказал я строго, – если ты вздумаешь и теперь еще запираться и не расскажешь, как было дело, то не только тебя, но и мамашу твою, зарывшую за Драгомиловской заставой, на дворе у колодца вот эти бриллианты (и указал ему на камни, тут же разложенные), я упеку в Сибирь. Рассказывай лучше все по совести. Впрочем, можешь и не рассказывать, как знаешь, это дело твое, – и я, лениво зевнув, поглядел на часы. – Ну, так как же? – спросил я, сделав паузу.