Розы на снегу
Шрифт:
На горизонте показалась черная змейка дыма. Раздался гудок.
«Не сможем», — жгучей болью застучало в голове. Дальше все замелькало с неимоверной быстротой: всплыло лицо командира в тот вечер, когда он дарил автомат со словами: «Верю, Петя, в твою доблесть», печальные глаза матери и ее тихий голос при прощании: «Идите, детки. Не жить нам под фашистом, не жить». А потом все вытеснило одно лицо, одни смеющиеся глаза. Валюша! Так и не успел сказать, что любит…
«Сможем!» Решение пришло мгновенно. В ту же секунду быстрые руки прикрепили
— Не надо! Я сам!
Они появились перед грохочущим составом с фашистами и их танками одновременно. Двое русских парней с огненным сердцем Данко… Эшелон не прошел к фронту.
Тяжело переживал гибель брата Александр Боровков. Изменился весь. Исчезла улыбка с мальчишеского лица. А тут еще дурные вести из Себежа пришли. Гестапо арестовало всю семью Лапшовых и еще несколько человек, связанных с партизанами. В руки врага попала и Валя Васильева. Очевидец рассказывал: когда ее, истерзанную пытками, вели на расстрел, Валя пела.
Дня не проходило, чтобы Александр не уходил на задание. Вернется усталый, чуть вздремнет в землянке или у костра и уже вновь стоит перед командиром, напутствующим новую группу на диверсию, просит:
— Разрешите и мне.
Ясным сентябрьским утром группа Защеринского возвращалась в лагерь. Настроение у всех было отличное, — удалось подорвать в нескольких местах дорогу. В деревне Алатовичи командир разрешил небольшой отдых. Только расположились в крайней избе, как дверь распахнулась и вбежала дочь хозяйки. Крикнула:
— Мальцы, скорее уходите! Фашисты. Их страсть как много!
Схватив оружие, партизаны выскочили из избы, перемахнули через изгородь. От леса цепью шло около сотни карателей.
— Кустами к озеру! — скомандовал Защеринский.
Отстреливаясь, партизаны стали отходить. Боровков остался прикрывать товарищей. Из кустарника донесся голос:
— Уходи! Приказываю уходить!
Это кричал командир. А впереди, слева, справа неслось:
— Рус, сдавайся!
— Капут партизан!
— Хенде хох!
Отходить теперь можно было только прямо к воде.
В несколько прыжков Боровков достиг озера. Стрельба утихла. «Ага, хотят взять живым», — подумал Александр и, уже стоя в воде, вскинул винтовку. На берег выбежал гитлеровец с автоматом в руках. Хлопнул одиночный выстрел. Солдат упал.
— Это за Петра, — прошептал Александр и повернул дуло карабина влево, где показалась фигура с повязкой полицая на рукаве. Взял на мушку. Осечка… Еще раз-Осечка… Кончились патроны. А с берега машут автоматами: дескать, все, вылезай.
Александр отшвырнул карабин и бросился вплавь…
Гитлеровцы открыли с берега огонь по смельчаку. Пули шлепались в воду справа от него, слева, вздыбливали фонтанчики впереди. А он нырял, метался из стороны в сторону, — недаром был лучшим пловцом Фурмановки. Плыл и тогда, когда вода начала окрашиваться его кровью…
Мы стоим с Владимиром Ивановичем Марго на берегу озера, ставшего могилой юного героя. Догорает сентябрьский вечер. С запада на озеро ложатся порывы ветра. Голубая гладь покрывается рябью. Минута-другая, и уже табунятся небольшие волны.
Нетороплив их бег к берегу. Достигнув его, они шевелят прибрежный гравий, будто что-то шепчут ему. Мы молча вслушиваемся в этот немой разговор.
Виктор Дмитриев
ВЗОРВАННОЕ ПИСЬМО
1
Назаровы занимали две комнаты наверху небольшого двухэтажного дома, каких в Острове много: низ у него каменный, верх — деревянный. Хотя до центра, где базар и площадь, минуты три ходу, все же дом стоял несколько на отшибе — в конце улочки, что спускается прямо к реке Великой. Из-за занавесок угловой комнаты второго этажа пробивался свет. Там в один из августовских вечеров сорок второго года у Клавы Назаровой собрались подпольщики.
Клава — старшая в их кругу, хотя по возрасту — не намного. Когда эти ребята накануне войны кончали десятый, она уже была признанной в их школе старшей вожатой, душой пионерии. С того и пошло…
Назарова встала:
— Год назад мы собирались здесь и дали клятву. Ровно год. Можно сказать, сегодня у нас маленький юбилей. Вы, конечно, помните…
Да, помнили. Тогда, после выпускного, они расстались. Прошло с месяц после захвата города врагом, пока судьба вернула их снова в Остров и бывшие школьники, повинуясь неодолимой внутренней потребности, отыскали друг друга и год назад, в этот день, создали свою боевую организацию…
Они не придумывали ей названия. Решили считать себя отрядом Красной Армии. Красноармейским отрядом в тылу врага. Жизнь снова обретала смысл. Они хотели на фронт, в армию, и не попали — не успели. И уж раз они здесь, значит, в Острове их фронт. Пусть армия наша где-то под Ленинградом, они все равно ее бойцы, ее боевой отряд.
— Ребята! Большой фронт пока все еще неблизко. Но наш, малый фронт не зря создан. Давайте подумаем, как отметить его первую годовщину.
В комнате стало тихо. Клава продолжала:
— Как вы считаете, пора, наверное, доложить Большой земле о наших делах? И надо наконец установить с Красной Армией прямую связь.
Нюра Иванова, девушка из пригородной деревни Рядобжи, откликнулась первой:
— Хорошо придумано! Только вот почта в ту сторону вроде бы не ходит.
— Пошлем собственного почтальона, — поддержал шутку Нюры ее односельчанин Костя Дмитриев.
Он сидел рядом со своим неразлучным другом и соседом по деревне Колей Михайловым. Над ними любили подтрунивать: не потому ли, дескать, ваша деревня Рядобжей называется, что Костя и Коля завсегда рядом?