Розы на снегу

— Должность у меня до войны была хлопотливая — всей землей в районном масштабе ведал: пашнями, лугами, озерами, болотами. Ни мало ни много — десятки тысяч гектаров.

Мы сидим с Александром Адольфовичем Ингиненом на небольшом, густо заросшем травой курганчике. В синем мареве виднеются постройки совхоза «Новый свет», где теперь работает главным полеводом бывший командир 12-й Приморской партизанской бригады и руководитель Кингисеппского объединенного межрайонного подпольного партийного центра Ингинен. Обстоятельно, неторопливо ведет он свой рассказ:

— Бывало, запряжешь в таратайку рыжего жеребца, постелешь помягче да подушистее сена — и поедешь от села к селу, от колхоза к колхозу. Однажды был я в деревне Вазиково. Собрание шло колхозное, и я на нем завел речь о том, что нужно расширять пахотный клин, отвоевывать клочки земли у кустарников, оврагов, умело направлять паводковые воды. И вдруг раздается сердитый бас:

— Про болота скажи! Знать, силенок нет осушить такую махину?

— Вы правы, товарищ, пока у нас действительно силенок маловато, — отвечаю, — нужна техника, болото одной лопатой не покорить.

— Уж это точно. Лопатой да тачкой его не возьмешь! — загудело собрание.

— Что ж получается, граждане, — вновь забасил тот же голос, — в одиночку к болоту не подступить. Согласен. Но теперь же мы в одной упряжке ходим, сообща работаем. И выходит, опять обходи, объезжай болото. Какие же мы тогда к черту колхозники, спрашивается?

— Ну что ты, Мартын, разошелся, — принялся урезонивать председатель собрания, — сейчас наш разговор о посевной. Время придет, и до болот доберемся…

Так в тридцатые годы встретил я впервые Мартына Ивановича Роова, человека крутого характера. Он и в колхоз вступил годом позже своих односельчан. Но, став колхозником, всей душой отдался родному делу — земле. На плечах таких, как Роов, крепли и становились на ноги первые колхозы.

В тот тревожный год, когда землю нашу начали утюжить фашистские танки, я встретился с Мартыном Ивановичем Роовым у овражка. Обут он был в болотные, с высокими голенищами, сапоги, на плечах поношенный, выцветший от солнца, ветра и дождей брезентовый плащ, на голове картуз с надломленным козырьком, в руках суковатая палка.

Молча пожали друг другу руки. Присели. Закурили. Высоко в прозрачном небе прокурлыкали журавли. Мартын Иванович помахал птицам вслед.

Сделав глубокую затяжку, он закашлялся и тихо продолжил:

— Извини меня, старого, Александр, но мы уж ненароком подумали, что власти нас покинули, одних оставили в беде. А ты вот, оказывается, здесь.

— Не я один. Много коммунистов осталось. Будем организовывать борьбу в тылу врага. Трудно, правда, на первых порах, опыта никакого.

— А вы поближе к людям, а то затерялись в лесах-болотах.

— Конспирация, — не найдя более простого слова для объяснения, сказал я и спросил: — А сам-то теперь что делаешь, какое настроение у односельчан?

— Дело наше простое, — ответил Роов, — хлебушком, картошкой, капустой запаслись, сенца накосили для коровушек.

— А как же оккупанты? Они ведь реквизируют все это.

Мартын Иванович тихо рассмеялся:

— Уж как-нибудь у себя в доме мы можем припрятать. Ни с какой собакой не разыщешь. А я в настоящий момент странствую по району. Мужики вот дали в руки палку и сказали: «Ты, Мартыныч, по службе был ближе к районным руководителям, с партийными товарищами встречался. Вот и ступай разыщи их, спроси, как себя вести при чужеземцах….» Третий день в поисках этой самой…

— Конспирации, — подсказал я. И мы громко рассмеялись.

Мартын Иванович смастерил перекладинку, подвесил над костром котелок с водой, бросил в него картошку. Потрескивали сучья хвороста, легкий дымок стелился по овражку. Пригревало сентябрьское солнце. Нескошенные травы пожелтели, пожухли, местами полегли. Осень с каждым днем все больше вступала в свои права.

Пробуя горячий картофельный суп, Мартыныч говорил:

— Не подумай, Александр, что я против этой самой конспирации. Вовсе нет. Я понимаю, в таком деле не развешивай уши, не откровенничай с каждым встречным-поперечным. Но и сторониться людей нельзя. Надо сообща на врага навалиться. Кто с чем — одни с оружием, другие… да мало ли что может выдумать народ.

И созрел у нас тогда план, который крепко помог партизанам.

На небольшой, но шумной речке заработала водяная мельница. Захрустело под тяжелыми жерновами зерно, мучной пылью покрылись стены заброшенного деревянного здания. Под стрехи тесовой крыши стайками слетелись воробьи. Ожил Ухорский хуторок. И потянулись к нему по первопутку со всей округи люди. Кто на лошади приедет, другой сам впряжется в небольшие салазки, а чаще всего крестьяне приносили на мельницу мешочки за плечами.

В ожидании своей очереди они рассаживались на скамейки, что крепко-накрепко пристроены вдоль стен, дымили самокрутками, делились бедами своими. И мельник Мартыныч рядом — сочувствует, запоминает, сколько в том или другом селе остановилось вражеского войска, куда путь держат, как вооружены. Богатейшую информацию со всей округи собирал Роов.

Вскоре мельница стала нашей явкой. Лучшего места для связи не сыскать. С одной стороны хуторка овраг пролег, с другой — густой сосновый лес подступал чуть ли не во двор. Да и мукой Мартын Иванович снабжал отряд исправно. Завел на мельнице потаенные склады, где хранил запасы. Действовал осторожно, умно. Умел соблюсти конспирацию…

Зима лютая, снежная. Лыжи достали для разведчиков, а вот маскхалатов нет. Мы к Мартынычу за советом. А он в ответ: мол, какой тут может быть совет — надо сшить маскхалаты, и вся недолга. Все найдем: и материал, и портних. И нашел. Собрал женщин понадежней и попросил их сшить «мешки» для мельницы. Добротные маскировочные халаты получил отряд.

Как-то приходит связной с мельницы. Передает большую пачку писем. Говорит — Мартыныч сказал: «Может, для листовки пригодятся». Разворачиваем пакет, читаем письма и столбенеем. Не письма, а крик души наших юношей и девушек, угнанных карательными отрядами в фашистскую Германию.