Рубцов возвращается
Шрифт:
– Подержите-ка его здесь, товарищи, да поищите-ка хорошенько, не найдется ли при нем еще чего-либо.
Сержанты начали обыск, но долго все их поиски оставались тщетными, ни одному из них не пришло на ум поглядеть под подкладкой жилета. Там оказалась узенькая довольно длинная бумажка с печатным текстом и несколькими строками, вписанными чернилами.
– А вот «чек», да на какую сумму! – воскликнул Вильбуа, рассматривая найденное. – Чек на Ротшильда в пятьдесят тысяч франков… От имени какого-то Морица Ленуара и только от сегодняшнего числа.
–
– Ну, любезный, – начал он, обращаясь к Луи: – теперь я понимаю, что неприятно сообщать адреса людей, дающих по пятьдесят тысяч франков в подарок, но мы и без вас его знаем… Парк Монсо, № 43, не так ли?..
Казалось, теперь, когда чек был отобран, негодяй окончательно потерял присутствие духа…
– Ну да, ну да, я заходил к господину Ленуару, который был мне должен эту сумму. Я получил ее и не хотел говорить никому, чтобы ее у меня не украли.
– Постойте, точно ли тот, кто заплатил вам эту сумму, носит фамилию Ленуар?
– Разве может быть какое сомнение… вы видите, и чек подписан этим именем.
– Все это прекрасно, но вспомните, не называется ли этот человек, так благородно уплачивающий свои долги, еще каким-либо именем, подумайте? Вспомните?
Арестованный несколько секунд соображал что-то.
– Нет! – воскликнул он решительно: – более вы от меня ни слова не добьетесь… Делайте что хотите, в моих поступках нет ничего предосудительного… Я получил свой долг, не хотел, чтобы знали о моих деньгах люди графини, вот причина моей таинственной поездки… Вы не имеете никакого повода и права арестовать меня, я буду жаловаться русскому консулу, мои бумаги в порядке!..
Никто не ответил на слова арестованного. Комиссар приказал агентам только еще больше следить за ним, и направился в свой кабинет, где его давно с нетерпением ждали доктор и незнакомец американец. Они слышали дословно весь допрос.
– Вот все, что мне удалось найти при обыске, – сказал комиссар, показывая коробочку и чек. – Ответы негодяя так определительны, что я, право, боюсь брать на себя риск его арестовывать… Чек вполне формальный, что же касается до этой коробки, он говорит, что в ней лекарство от кашля.
– Это тот же самый корешок, только в раздробленном виде, я узнаю его слабый, но характерный запах, – воскликнул американец.
– Но ваши слова, ваше голословное заявление не могут иметь для меня никакого значения, если они не подкреплены фактами. – Еще раз говорю, я затрудняюсь задержать этого негодяя, хотя сам почти уверен, что у него на совести преступление.
– И вы решаетесь его выпустить? – озабоченно спросил американец.
– Без всякого сомнения, у меня есть начальство. Он может жаловаться.
– Умоляю вас, в таком случае, прежде чем вы дадите ему свободу, позвольте мне сказать ему несколько слов при вас хотя бы.
Комиссар замялся. Подобное требование было не в его правилах, но он решил.
– Извольте, – проговорил он: – делаю для вас исключение, – и ввел американца в свое бюро. Подсудимый по-прежнему стоял перед письменным столом и рефлектор бросал сильный свет на его фигуру, оставляя всю комнату в полумраке.
Подойдя к столу, американец в упор взглянул на арестованного и при этом повернул рефлектор на себя.
– Узнаешь ли меня, Васька Шило? – спросил он строго, – Атаман! Василий Васильевич! – в каком-то безотчетном ужасе воскликнул негодяй и, закрывая лицо, повалился на колени.
Глава V
Чековая книжка
В богатейшем кабинете, обставленном всей роскошью, доступной миллионеру, который не знает куда девать свои деньги, в дорогом бархатном халате на черном собольем меху сидел человек лет пятидесяти и курил дорогую регалию [Здесь – кубинская сигара].
Это и был сам Казимир Клюверс, сто раз миллионер, золотопромышленник, единственный наследник Карзановских миллионов.
– Странное дело, – говорил он сам с собой: – сейчас только я заезжал к Валери, она еще не имеет никаких известий о Голубцове… Неужели же он разлюбил ее?.. А девчонка ничего… Будь немного посвежее, стоило бы поухаживать… Эта Хеночка мне страх надоела… Только ноет и плачет, и капризничает, терпеть не могу таких… Вот если бы отделаться, полмиллиона бы не пожалел!..
В это время в дверь послышался легкий стук и тотчас же на пороге показалась высокая, стройная девушка или женщина ослепительной красоты. Её лицо носило отпечаток той юной, полудетской прелести, которая так привлекает на английских кипсеках [Роскошное издание гравюр, рисунков, преим. женских головок, иногда с текстом]. Длинные, черные ресницы полузакрывали её большие темно-серые глаза, а волосы, густые, непокорные, так и выбивались из-под большого черепахового гребня.
– Мне скучно, мой дорогой, – протянула она с тем капризным выражением, которое употребляют изнеженные дети.
– Если хочешь кататься, вели запрячь викторию, или прикажи оседлать лошадь… Чарли поедет с тобой…
– Мне скучно… Я не хочу кататься… Мне скучно! – тем же тоном продолжала красавица.
– Поезжай в оперу, поезжай в концерт, – отвечал он рассеянно.
– Все поезжай да поезжай, почему же не поедем?! Мне скучно одной, пойми, мне скучно одной!..
– Чем же я виноват, что у меня дела, дела и дела!..
– Дела, дела и дела! – передразнила она, надула губки и села к окошку. – Я хочу ехать в цирк. Поедем дорогой вместе!
– Я уже сказал, что не могу ехать эти дни, я очень занят, – твердо отвечал Клюверс.
– Но ведь я не могу же ехать одна.
– Я давно уже предлагал тебе взять компаньонку.
– То есть гувернантку. Ни за что на свете! Я итак от них убежала! Я хочу ехать в цирк! – тем же тоном капризного ребенка окончила она свою фразу.
– Кто же тебя держит, Хена! Пошли взять ложу и поезжай!..