Рубцов возвращается
Шрифт:
Долго еще капризничала молодая девушка, то говоря, что ей скучно, то, что не хочет ехать одна, и совсем разозлила Клюверса. Он вспылил и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Этого только, казалось, и нужно было молодой девушке. Она быстро подошла к его письменному столу и, вынув из кармана ключ, осмотрелась и отперла ящик. В нем лежало больше дюжины чековых книжек в различных обложках. Быстро выбрав одну из них, лежавшую почти снизу, она сунула ее в карман, заперла ящик и села на прежнее место. Черты её лица снова приняли то же детски капризное выражение. Чрез несколько минут вернулся Клюверс… Войдя, он
– Поезжай, моя радость, сегодня в цирк… Вот тебе, вместо бинокля!
– Ни за что не поеду одна!.. Ни за что не поеду одна! И этого мне не надо! Билет полетел на пол…
– Ну, вот что, Хена, я куплю тебе завтра те самые бриллиантовые серьги, которые тебе так нравились у Фромана.
– Зачем же завтра, почему не сегодня? – с улыбкой отвечала Хена…
– Ну, изволь, изволь, поедем в цирк, я поеду вместе с тобой и куплю серьги, – согласился Клюверс, который, вероятно, имел свои цели не сердить красавицу…
– Милый, дорогой – пожалуйста, но еще одну просьбу… Когда ты завезешь меня в цирк… зайди хотя на секунду со мной в ложу. Хотя на одну секунду…
– Но зачем же?..
– Чтобы видели, что я вхожу с тобой, с тобой, которого знает весь Париж!
Клюверс дал слово и через два часа они ехали в роскошном купе по дороге к цирку.
Цирк был полон. Ложи сияли роскошью дамских туалетов, а избранное общество записных спортсменов толпилось в проходах, ведущих к конюшням. Среди них шмыгали уже совсем одетые артисты, клоуны, вымазанные мукой, гимнасты, затянутые в трико, и воздушные феи в коротеньких юбочках и с цветами на голове.
Представление еще не начиналось, когда Клюверс с своей красавицей Хеной вошел в залу. Проходя мимо целого ряда лож, он поминутно раскланивался со знакомыми из высшего общества, которых у него было без числа. Он крайне редко появлялся в обществе женщин и потому не мудрено, что десятки биноклей направились на его спутницу, которая в дорогом и роскошном туалете, с блестящими солитерами в ушах, казалась еще прекраснее, чем дома.
Пробравшись в свою ложу, бывшую последней слева, то есть рядом с директорской, Клюверс посадил свою даму, подал ей бинокль, афишу, сказал несколько слов и хотел удалиться, но Хена удержала его, и он должен был, чтобы не нарушить приличия, просидеть в ложе первое отделение. Казалось, красавица была вполне удовлетворена, она не настаивала более, и в антракте Клюверс удалился.
С уходом Клюверса молодая женщина почувствовала себя как будто свободнее. Она быстро окинула взглядом арену, публику и пристально стала вглядываться, сквозь бинокль, в густую толпу молодежи, толпившейся у входа в конюшню. Несколько раз она капризно опускала бинокль, протирала стекла и вновь всматривалась. Вдруг чуть заметная улыбка мелькнула на её губах. Она узнала того, кого искала, и с этой минуты, вполне успокоенная, положила бинокль как ненужный.
Рядом с литерной ложей, занимаемой молоденькой красавицей, находилась, как мы уже говорили, директорская ложа. В начале спектакля она была совершенно пуста и только после антракта в ней появились
Весело болтая, молодая девушка рассеянно оглядывала публику и ложи, и вдруг вздрогнула. Удивленный взгляд её так и замер на мисс Хене, сидевшей всего шагах в трех от неё.
– Она, она, сестра Хена!.. – мелькнуло в её голове, и молодая эквилибристка инстинктивно откинулась за драпировку ложи. Но уже было поздно – молодая красавица ее заметила, узнала и лицо её сначала вспыхнуло, потом покрылось мертвой бледностью… Она закрыла лицо веером, просидела еще несколько минут и, быстро собрав вещи, разложенные по креслам ложи, пошла к выходу.
Это движение не ускользнуло от мисс Эдварс. Она также поспешно вышла из своей ложи и по коридору чуть не побежала к выходу. У самых дверей она догнала Хену и положила руку на её плечо.
– Хена, сестра! – с чувством сказала она. – Неужели ты меня не узнала? Куда же ты бежишь…
– Не здесь, не здесь… здесь тысячи глаз! – отвечала та со слезами в голосе.
– Так поедем ко мне… Едем ко мне! – убеждала мисс Эдварс.
Хена хотела сопротивляться, отговариваться, но Эдварс, быстрая и ловкая, почти насильно свела ее с крыльца, посадила в съемный фиакр, крикнула адрес, и карета покатилась.
– Не презирай, не презирай! – были первые слова, которые произнесла Хена, оставшись наедине с артисткой. – Не презирай!..
– Да за что же, за что же, дорогая сестра? – допытывалась та, но, кроме, рыданий ей ничего не удалось добиться от красавицы. Наконец, экипаж остановился, и обе женщины быстро побежали по лестницам Гранд отеля, стараясь, чтобы встречающиеся не заметили их расстроенных физиономий.
Наконец, они добрались до номера, занятого мисс Эдвардс. Дверь была закрыта, задвижка щелкнула и, давая полную волю своему чувству, Хена с громкими рыданиями бросилась на грудь сестры.
– Прости, пощади, не презирай! – слышалось у неё среди громких всхлипываний. – О, если бы ты знала! Если бы ты только знала!
Мисс Эдвардс утешала и успокаивала сколько могла сестру, дала, наконец, ей каких-то капель и усадила рядом с собой на низком и мягком диване.
– Ну что с тобой, что ты, что мама? Что Лотти? – быстро заговорила мисс Эдвардс, видя, что сестра успокоилась.
– Мама? Лотти? – чуть не вскрикнула Хена и снова заплакала. – Нет, лучше не спрашивай…
– Что… как! Я хочу знать, я хочу знать?.. Живы? Умерли?..
– Живы! Живые, но, Господи! Господи!
– Говори скорее, не терзай мою душу, что случилось?
– С тех пор, как ты ушла… Нет, нет, с тех пор, как тебя выгнал отчим… Ах, какой ужасный человек!.. У меня кровь стынет, как я только о нем вспомню… Нам житья не стало… Он все прожил… Все унес в заклад… Мы умирали с голоду… Лотти заболела… Он отвез меня как будто на место… Ах… нет, не говори, не спрашивай. Он продал меня… продал меня, как животное, как собаку?
– Это ужасно, это ужасно! – воскликнула мисс Эдвардс: – и ты, что же ты сделала?.. Что же ты сделала?