Рубедо
Шрифт:
Рогге…
Имя царапнуло ухо, блеснуло перед глазами рубиновой каплей.
Что-то было связано с ним. Что-то важное…
Марго силилась и не могла вспомнить: взгляд ее нет-нет, да и скользил назад, на постель, где, запрокинув синеющее лицо, лежал ее маленький мальчик…
Закусив губу, Марго подавила рыдания и прошептала:
— Я хочу… похоронить его… не в Авьене… с тех пор, как мы приехали сюда, я не видела ничего, кроме страдания. Да, я хотела бы уехать. Далеко, далеко… Чтобы никто никогда не нашел…
— Обещаю, — Вебер снова сжал ее пальцы и придвинулся еще ближе, так что Марго уловила запах одеколона и дыма.
— И я бы хотела присутствовать на кремации, — еле слышно добавила она. — Вы можете это устроить?
— Да, — так же тихо отозвался Вебер. — Исполню, как последнюю волю.
Марго кивнула и снова заплакала — на этот раз беззвучно, смиренно. И едва почувствовала, как Вебер, наклонившись, поцеловал ее в лоб.
Точно прощался с покойником.
Ротбург, затем госпиталь на Райнергассе.
Время застыло, окуклилось в четырех стенах рабочего кабинета, и Генрих окончательно упал в безвременье. С головой погруженный в работу, он не выходил на улицу, не вел приемы, не появлялся на обедах. Круг общения сузился до камердинера и адъютанта, но затворничество не тяготило. Напротив, изучая финансовые книги и штудируя законы, Генрих чувствовал доселе невиданное удовольствие, подогреваемое четким осознанием, что он наконец-то делает нечто важное: для страны, для себя, для отца.
Состояние кайзера оставалось без изменений, точно и он застыл во временной смоле. Генрих слушал ежедневные доклады медика с неизменно безучастным лицом, а после возвращался к работе, прошениям и рапортам, и прерывался снова, лишь чтобы принять новую корреспонденцию или уколоться морфием.
Три раза на дню Томаш приготавливал раствор, помогал справиться с запонками и молчал, всегда угрюмо молчал. Андраш же, становясь невольным свидетелем регулярных впрыскиваний, позволял себе напомнить:
— Будьте сдержаннее, ваше высочество, вчера вас сильно рвало…
— Сущие пустяки, Андраш, — отстраненно отвечал Генрих, подписывая последнее распоряжение. — Простое недомогание, оно не стоит твоих волнений.
— Никак нет, — цедил адъютант, переняв у его высочества привычку в минуты волнения прятать руки за спину. — Это все ваше зелье. Да и ожоги не заживают, как прежде. Зачем вы травите себя?
— Разве я уже не отравлен эттингенской кровью? Лучше доложи, как продвигается дело Имре.
— Герр Фехер отрицает свою причастность к диверсии и листовкам. Говорит, что печатал не он, что листовки ему подбросили, а полиция конфисковала и последние выпуски газеты, и печатную машину, и в довершении разгромила типографию.
— Имре не мог, я не сомневался ни минуты. К тому же… крест, — нахмурившись, покачал головой. —
Генрих приподнял брови, и Андраш ответно развел руками:
— Народ? Подпольные заговорщики?
— Выясни это. И пусть удвоят патрули, мы должны держать руку на пульсе и предупредить дальнейшие волнения, Андраш. И… от Натана по-прежнему нет вестей?
— Нет, ваше высочество. Доктор Уэнрайт уже несколько дней не появляется ни в университете, ни в госпитале, ни у себя дома. Шпики проворонили его, но уверены, что он не покидал Авьен. Возможно, скрывается, но при обвинении в алхимии и чернокнижии это разумный выход.
— Совсем, совсем плохо, — нахмурился Генрих. — А баронесса?
— Она не выходит из дома.
— Может и к лучшему. А, может, ей нужно и вовсе покинуть Авьен. Ты чувствуешь, Андраш?
— Что, ваше высочество?
— Гроза будет…
И угрюмо замолк, прислушиваясь к голосам за окном.
В столице неспокойно.
В столице зрела буря.
Распоряжение, переданное графу Рогге об освобождении Имре Фехера, вернулось без резолюции с припиской: «Вынесено на рассмотрении кабинета министров», после чего министр эвиденцбюро явился лично в кабинет его высочества.
— Я полагал, граф, — расхаживая по комнате, цедил Генрих, избегая встречаться взглядом с посетителем и за время затворничества несколько одичав, — мое распоряжение как действующего регента должно выполняться незамедлительно! В чем причина заминки?
— Простите, ваше высочество! — ответил старик, вздрагивающий от каждого движения Генриха, но все еще удерживающий осанку. — Я не имею права отпустить преступника, чья вина неоспоримо доказана дознавателями.
— Так проверьте еще раз!
— Нет оснований, ваше высочество. К тому же, для нового рассмотрения должно быть разрешение церкви…
— С каких пор? — Генрих остановился и зло уставился на графа.
— С тех пор, как его императорское величество слег, а по закону Священной империи распоряжения регента должны быть скреплены благословением его преос…
— Вон! — закричал Генрих, хватая со стола первую попавшуюся книгу.
Книга вспыхнула в его пальцах, огненным шаром пролетела через кабинет и рассыпалась искрами о защитное стекло Papilio maackii [28] .
28
Парусник Маака, он же синий махаон.