Рубедо
Шрифт:
Пожав плечами, он остановил экипаж, и, первым спрыгнув на брусчатку, галантно распахнул дверцу со стороны баронессы:
— Простите, что не подаю руки. Это для вашей же безопасности, не хочу вас испугать.
— Испугать? — удивленно отозвалась она. — Но я совсем не боюсь вас. Разве можно бояться Спасителя?
Она оперлась о его плечо — рука ее оказалась маленькой и теплой, но хваткой, как у обезьянки, — и ловко выпорхнула из кареты.
Конечно, она не боялась. Иначе не угрожала бы его высочеству стилетом в клозете
По губам Генриха скользнула улыбка.
— Давайте условимся, — сказал он, — на время прогулки не упоминайте мой титул.
— Вы путешествуете инкогнито?
— По крайней мере, пытаюсь.
— Тогда позвольте совет? — баронесса поправила подол, приподняла вуаль и уставила на Генриха лукавые глаза. — Позаботьтесь о накладных усах и бороде. Сегодня ваши портреты встречаются на каждом шагу, вас сложно не опознать.
И в подтверждение своих слов указала на полотно, раскрашенное в цвета авьенского флага и растянутое над аллеей: справа на нем горела жарким золотом Холь-птица, слева улыбался сам Генрих.
— Я думал об этом, — сказал он и отвернулся. — Но все-таки надеюсь спрятаться.
— Где же? — красивые и ровные брови баронессы чуть изогнулись.
— В толпе. Идемте!
Надвинув котелок на лоб, Генрих уверенно двинулся по одной из аллей, которые рассекали зеленое море деревьев и то и дело прерывались островками, где оркестранты старательно наяривали на валторнах и трубах, ярмарочные зазывалы предлагали выиграть бутылку игристого за выбивание десяти мишеней.
— …кому имбирных пряников?
— Вкуснейший пунш по рецепту императорского шеф-повара!
— Альберт! Несносный мальчишка! Извольте сейчас же перестать мучить кошку!
— …вы видели избранницу? Когда я услышала последние новости, то так и упала без чувств!
— Ах, несчастье!
Поймав тяжелый взгляд Генриха, две модницы умолкли и прикрылись веерами.
И граждане Авьена — господа в шапокляках, дамы с зонтиками, гомонящие студенты, дети, военные, степенно прогуливающиеся старики, — перемешивались в пеструю и шумную живую массу.
Как реактивы в тигле.
Нет, кишащие микробы под микроскопом.
Сontagium vivum fluidum.
Генрих глубоко воздохнул — легкие тотчас опалило запахами духов и пота, выпечки и нагретой солнцем земли, — и двинулся навстречу толпе.
— Вы часто совершаете такие прогулки? — спросила баронесса, вертя головой по сторонам.
— Реже, чем хотелось бы, — ответил Генрих, пряча ладони в карманы пиджака, и заметил: — Мне нравится, что вы обращаетесь ко мне, не спрашивая на то позволения. Обычно по этикету мне приходится первым начинать разговор.
— Простите, — смутилась баронесса, замедляя шаг. — Я так неловка… Не зря мой покойный муж пенял на то, что я никогда не стану ему достойной парой.
— Вы ведь иностранка, — беспечно отозвался Генрих. — Наверное, в Славии иные обычаи.
Баронесса звонко и непринужденно рассмеялась, чем заслужила полный недовольства взгляд от старухи в траурном чепце.
— Не пытайтесь выглядеть кем-то другим, — продолжил Генрих, улыбаясь пожилой фрау обезоруживающе-ярко, отчего та приоткрыла ссохшийся рот и забормотала молитвы. — По крайней мере, не со мной. Я ценю в людях открытость и честность. А вы?
— Доброту, — не задумываясь, ответила баронесса. — И готовность всегда прийти на помощь.
Она вдруг обернулась через плечо и нахмурилась. Генрих проследил за ее взглядом и обнаружил скользнувшее за балаганчик из желтых, красных и белых лоскутков пятно.
— Вы тоже видите его? — тихо осведомился он.
— Да, — шепнула баронесса, ловя его под локоть и косясь за спину. — Этот человек идет за нами от самых ворот.
— Это один из моих соглядатаев. Они крайне назойливы, но пока безвредны. Делайте вид, что ничего не происходит.
Баронесса испуганно кивнула и заметила:
— Должно быть, неприятно постоянно находиться под наблюдением.
— Вы правы, — согласился Генрих и, уступив дорогу симпатичной фрау в огромной шляпе с пышными перьями, увлек баронессу в сторону. — Я знаю место, где можно поговорить без посторонних глаз и ушей. Смотрите!
Баронесса вскинула голову, щурясь на чисто-синее небо. В нем, расцветая алыми соцветиями, покачивались вагончики колеса обозрения.
Генрих ускорил шаг, аллея раскрылась и ввела к низкому заборчику, за которым медленно вращался гигантский обод.
— Один круг! — Генрих бросил карусельщику двадцать гульденов. — Остальное оставь себе! В честь его высочества и во славу его!
И, приоткрыв баронессе дверцу кабинки, осторожно подсадил ее и вспрыгнул следом.
Под ногами плавно качнулась опора, заскрипел обод, подбрасывая кабинку вверх. Генрих ухватился за витую спинку стула и подвинул его баронессе:
— Присядьте.
Она боком опустилась на самый краешек, придержав турнюр и поправив оборки. Генрих опустился напротив и с удовольствием отметил аккуратную сервировку, обложенный льдом графин с плещущейся рубиновой жидкостью на дне и полное отсутствие посетителей за двумя другими столиками.
— Желаете вина, баронесса? — предложил он, с удовольствием встряхивая графин и наблюдая, как земля за стеклом постепенно уплывает вниз вместе с крикливыми зазывалами, шумными толпами и назойливыми преследователями, отчего в желудке поднималась щемяще-приятная волна, отдаленно напоминающая эффект от укола морфием. И так же, как после укола, отступала тревога, сменяясь ощущением расслабленности и полета.