Рубеж. Пентакль
Шрифт:
Тихо перестал дышать братик.
Пляшет в радуге Ирина Логиновна Загаржецка. Руки тянет.
«Спаси!» – кричит.
Пылинка в луче.
«Я спасу…» – отвечает он.
Он не боится ни боли, ни позора. За три с небольшим месяца, прожитых им, он свыкся с тем и с другим. Всей его боли было – мамкина разрытая могила, всего позора – имя чортова ублюдка.
Хватит.
Но батька лежит поперек дорожки, и Несущая Мир уже не замечает цветных языков, жадно лижущих ее останки; и дядьки уже не дерутся. И плывет сполохами замок – неохотно, но растворяясь…
О нем вспомнили. Сразу несколько бабочек высунулись из своих пленочек; замахали крылышками. Не бабочки – крысы. Двинулись к нему, волоча за собой голые хвосты – розовые, фиолетовые, пурпурные в золотую крапинку. Как бы небрежно, как бы привычно, как бы мимоходом, потому что всего и дела-то, что разорвать на кусочки обомлевшего от страха мальчишку, писклявого боягуза, не сумевшего спасти даже рубинового паучка.
А хотел спасать – всех.
Из штанов выпрыгивал.
Он знал, что не может отменить случившееся – и знал, что оставить все как есть тоже не сумеет. Зачем он здесь, кто он такой, если не сумел защитить свой дом, своего батьку, маму, братика, маленького княжича?
Он отступил на шаг. Еще на шаг. Крысы ухмылялись, но он боялся не их.
Он ненавидел себя. Он стыдился себя, слабого; он пожелал, сам до конца не осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал…
И шагнул в радугу, как шагают в костер.
Раскинул руки, сгребая пляску цветов в охапку, и оттуда, из феерического ада, обернулся.
Замок растекался яркой лужей.
«Не в добрый час твое желание услышано, Денница. Не в добрый час».
– Неважно, – ответил он. – Я спасу.
Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра
– Да, – ответил Самаэль на незаданный вопрос. – Только гибель целого Сосуда способна загнать твоего сына в угол. Смотри, бродяга: вот сейчас, сейчас он пожелает, раскрывшись для крика, – и мольба будет услышана. Так бывало раньше; так будет теперь. Он выйдет из радуги новым; новым и – Заклятым.
Ты не боишься, Ангел Силы? Ведь они, прежние, всегда просили небо о мести! Посмотри на Иегуду бен-Иосифа, на героя Рио, вспомни остальных, сколько их ни было! Они просили о мести и получали желаемое…
Ты не боишься, Князь Шуйцы?!
– Нет. Не боюсь. Я сказал Князьям, что в случае успеха Денница-Заклятый – идеальный Малах. Наша мечта во плоти. Живая способность работать на благо Творения одновременно и в Рубежах, и снаружи. С его появлением грязный тварный мир не пойдет, вприсядку помчится к Судному дню! Одни согласились, другие – нет. Но я не сказал им всей правды.
Самаэль склоняется ниже, и я вижу крупные капли пота на его лбу.
Пот? на лбу Малаха?!
– Бродяга, я знаю: твой сын, как и все, обязательно попросит мести. И получит возможность ее осуществить. Как ты думаешь, кого первого он станет убивать?
Он не ждет ответа.
Мы оба знаем ответ. Мы оба знаем его, Ангел Силы, единственный из Князей, способный рискнуть самим собой.
Мой сын первым станет убивать тебя.
И гибель Сосуда покажется детским лепетом, пустой шуткой, когда сойдутся в бою: сын каф-Малаха и смертной, воззвавший и получивший – против Рубежных воинств, обязанных до последней капли света защищать жизнь одного из своих Князей.
Свобода-под-Заклятием и Служение-ради-Свободы.
– Бродяга, пойми: тогда вмешается ОН! – Самаэль почти кричал, приблизив свое удивительное лицо вплотную к моему. – ОН просто должен будет вмешаться! должен! должен!!!
Сперва я не понял, о ком кричит Ангел Силы.
А когда понял…
– ОН молчит, бродяга! ОН наблюдает и молчит! Служение уже идет у меня горлом, а ОН молчит! Но теперь я не позволю ЕМУ отмолчаться!.. не позволю!..
– Глупый, глупый бейт-Малах…
Самаэль подавился криком, услышав это от меня.
Сале Кеваль, прозванная Куколкой
– Тогда я тебя просто убью, дурак…
Схватка Заклятых – вспышка в ночи.
Разве что ночь раскинулась сегодня палитрой безумного художника; разве что вспышка длилась и не кончалась.
Звенели, сливаясь в любовном танце, прямой меч и кривая шабля; выпад сменялся ударом, две пары сапог плясали по камню плит, лихо вколачивая подковки на каблуках, – а Сале Кеваль все не могла отрешиться от чудной грезы.
Не рыжебородый Двойник насмерть рубится здесь с Заклятым в боевом железе.
Двое мальчишек дерутся.
Нелепый обладатель шелкового сачка, сын опального наместника Троеречья, и рыженький книжник в лапсердаке с заплатанными локтями.
Вот они; оба.
Женщина испуганно заморгала, гоня наважденье прочь. И пропустила тот неуловимый миг, когда Иегуда бен-Иосиф весенним журавлем крутнулся на носках, позволяя узкому клинку безнаказанно вспороть жупан поперек груди. Лопнула плотная ткань; дождем брызнули пуговицы. Но шабля того, кого звали Юдкой Душегубцем, уже извернулась в ответ живой молнией, ударила наискось, и почти сразу – над самой землей плеснула заточенной сталью.
Запрыгал по плитам обломок меча.
Охнул герой; оплыл сугробом.
– Все? – спросил книжник в лапсердаке, склоняясь над сыном наместника.
Единственный взгляд, брошенный через плечо, пригвоздил к месту нового палача, сунувшегося было помочь нанимателю.
Умен палач был.
Понял: служба окончена.
– Вижу: все… Или допляшем, шляхетный пан?
«Почему он медлит?!» – кричал кто-то внутри женщины, и, прислушавшись, Сале поняла: кричит она сама.
Вслух.
Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра