Рубеж

После

недельных учебных сборов, закончившихся на полигоне, генерал-майор Мельников возвращался в свою дивизию. Степь размашисто качалась в ветровом стекле газика. Плохо накатанную дорогу с обеих сторон сжимали плотные гривастые ковыли. На рыжих, выгоревших холмах миниатюрными парашютиками круглились кусты сизой верблюжьей колючки. Был на исходе август, но солнце пекло, как в разгар лета.

Мельников мог бы поехать другой дорогой, которая была гораздо короче, но ему хотелось непременно завернуть в Степной гарнизон и познакомиться с новым командиром, прибывшим три дня назад в мотострелковый полк.

В глубине кузова, полузакрыв глаза, дремотно покачивались полковник Жигарев — начальник штаба дивизии — и подполковник Нечаев — начальник политотдела. Утомленные жарой и однообразием степного пейзажа, они молчали. Но Мельников знал, что мысли спутников так же неспокойны, как и его, — им всем предстояла большая и сложная работа. О ней командующий войсками округа сказал: «Считайте, товарищи, что мы выходим на новые позиции. И хотя разведка проведена, обстановка выяснена, неожиданности могут быть всякие».

Мельников думал о большой ответственности, которая ложилась на него самого и на весь офицерский состав дивизии.

Конечно, готовя ракетчиков в предельно короткий срок к серьезному экзамену, Мельников понимал: гладко все не пройдет, какие-то изъяны будут. Однако того, что произошло на полигоне, комдив не ожидал.

Все действия операторов при подготовке расчетных данных для пуска были точными, наведение ракеты в цель и пуск прошли успешно, а выбор и оборудование стартовой и запасной позиций затянулись. Излишне суетливо действовали расчеты при объявлении воздушной тревоги, когда над позициями нависла угроза появления неприятельского десанта, иногда терялись даже. По этому поводу командующий сердито заметил:

— Странно, странно, товарищи ракетчики. В одном вы молодцы, преуспели. Спасибо за труды. В другом же явно сели на тормоза. Самооборону, похоже, вы недооцениваете. Никак не ожидал. Разберитесь немедленно.

Перед отъездом с полигона, когда пусковые установки были уже в походной колонне, Мельников спросил майора Жогина, ракетное подразделение которого участвовало в показных пусках, как он сам расценивает замечания командующего.

— Но мы же в главном успеха добились, товарищ генерал, — с беспечной невозмутимостью ответил Жогин. — У ракетчиков своя специфика. Им трудно быть одинаково сильными во всем.

— Трудно — не значит невозможно, — строго заметил Мельников и, направившись к своей машине, сказал водителю: — Поехали, Никола!

Шофер был из молодых солдат, недавно призванный в армию. Поначалу Мельников называл его по фамилии — Ерош. Потом, даже не заметив, как это произошло, стал называть по имени. Уж очень этот юный симпатичный

украинец походил на сына Мельникова, Володю, который после окончания Московского медицинского института все реже появлялся в родительском доме.

Сейчас, глядя на Ероша, Мельников невольно подумал, как все-таки быстро летит время. Кажется, совсем недавно спешил он отправить семью с Дальнего Востока в центр России, чтобы избавить сына от вызванной резким морским климатом туберкулезной интоксикации и успеть устроить в первый класс на новом месте. И вот Володя уже хирург, работает где-то под Воркутой. Когда он сообщил родителям, что собирается поехать в этот далекий край, мать замахала руками: «Что за глупая выдумка! У тебя же может обостриться старая болезнь. Нельзя тебе жить у моря ни в коем случае». А сам Мельников решением сына остался доволен. Конечно, о старой сыновней болезни и он втайне подумывал, перелистал тогда не одну медицинскую книжку, но ему нравилась настойчивость Володи: решил стать хирургом — стал, задумал уехать на Север — уехал без всяких колебаний.

Что-то похожее было и в характере Николы Ероша. Другой бы на его месте, наверное, радовался, что возит командира дивизии. А этот считает себя чуть ли не самым обиженным. Правда, напрямую Никола ни разу об этом не говорил, но Мельников видел, как завидует Никола ребятам, которые вместе с ним пришли в дивизию и уже стали пулеметчиками, артиллеристами, заряжающими на танках, ракетчиками. Вот и сегодня на полигоне он заметил, как вспыхнули и заискрились глаза Ероша в момент выхода пусковых установок на рубеж пуска.

«Мальчишка ты, мальчишка, — улыбнулся Мельников, следя за каждым движением Ероша. — Да знал бы ты, какая нелегкая работа у водителя комдивской машины в боевой обстановке». Но тут же согнав улыбку, спросил:

— А что, Никола, степь наша, пожалуй, родня Украине?

— Хиба ж можно равнять, товарищ генерал! — воскликнул Ерош. — У нас на Полтавщине трохи проедешь — хутор, еще трохи — снова хутор. А тут, як в космосе, ни конца ни краю.

Полковник Жигарев из глубины кузова шутливо заметил:

— Это ж вашему брату шоферам на руку. Зажмурился и жми без боязни. Никаких тебе дорожных знаков.

— Кому, может, и на руку, не знаю. — Водитель грустно вздохнул, неторопливо смахнул ладонью капельки пота с лица.

— А вам, значит, степь не по душе? — добродушно спросил Мельников.

— Не в том, товарищ генерал, дело. Просто обидно: до армии шоферил, в армии тоже. Хиба ж я неспособный?

Жигарев толкнул Нечаева в бок:

— Вы слышите, Геннадий Максимович, о шоферах-то как? Выходит...

Но договорить не успел, потому что с ближнего кургана взмыл навстречу машине огромный темно-бурый беркут, и Жигарев восхищенно вытянул руку:

— Глядите, глядите! И не боится.

Шофер перевел машину на малую скорость.

Беркут степенно выровнял свои огромные крылья и несколько секунд парил в синеве, не отклоняясь от дороги. Пернатые доспехи его переливались под косыми лучами солнца.

Когда птица нехотя отвалила в сторону, из ковыля выскочил сурок. Он косолапо перебежал через дорогу и, встав на задние лапы, со смешным любопытством уставился на машину.