Рубиновая звезда
Шрифт:
— Сколько ж твоему отцу лет?
— Сто тринадцать.
— А за что он тебя побил?
— За то, что я деду не поклонился.
Тут кардинал заинтересовался, зашел в дом и увидел деда. А тому, ни много, ни мало, было сто сорок три года!
— Да, — согласился Любушко, — в истории есть примеры исключительного долголетия. Но это были редкие исключения, музейные, так, сказать, случаи. А я говорю не о том, сколько может жить человек, а сколько должен.
— А вы как считаете? — раздались голоса.
— Иван Петрович Павлов считал, что физиологическая граница жизни человека никак не меньше
А сколько живет человек на самом деле? Много меньше. Дряхлость наступает преждевременно. Смерть настигает человека гораздо раньше, чем это биологически обусловлено. Особенно разителен этот контраст в странах капитала. Вот что говорит статистика: средняя продолжительность жизни трудового человека в латиноамериканских государствах составляет всего 32 года! Человек умирает в ту пору, которая должна быть порой расцвета его физических и духовных сил. В Соединенных Штатах ежегодно гибнет от недоедания до трехсот тысяч людей, а из-за отсутствия медицинской помощи — до полумиллиона. Ужасный счет, ужасные цифры!
У вас, вероятно, напрашивается вопрос: а как обстоит дело у нас, в Советском Союзе, в странах народной демократии? Вот вам другая статистика: только за первое десятилетие существования советской власти средняя продолжительность жизни в нашей стране увеличилась на 12 лет. А ведь в эти годы у нас еще только закладывался фундамент социалистического общества!
Вы знаете, что человек является у нас самым драгоценным капиталом. Государство, партия, всякий из нас заинтересованы в продлении жизни каждого советского человека. Одно из основных условий долгой жизни — разумный, свободный, творческий труд, ибо жизнь — это деятельность. Каждый у нас имеет права на такой труд и на отдых и полной мерой использует эти права. Поэтому в нашей стране и живет человек намного дольше, и по числу долголетних людей стоит она на первом месте в мире.
— Так долголетие, значит, прежде всего — социальная проблема? — спросил Боровских.
— Совершенно верно, дорогой товарищ, — подтвердил Любушко. — Однако, это не исключает необходимости содействовать долголетию человека мерами науки. Жизнь, которую мы с вами живем только раз, незаменимая, неповторимая для каждого, со всеми ее красками, героическими делами на благо Родины, с ее радостями, любовью, счастьем, должна быть еще более долгой. И передовая наука ставит своей первоочередной задачей продлить ее далеко за пределы самой глубокой естественной старости. Эта задача разрешима.
Вернемся к яблоку. Я уже говорил, что оно содержит особые вещества. В чем состоит их ценность? В частности, в том, что они обновляют и возбуждают деятельность капилляров — тончайших трубочек мозга, освобождают сосуды от извести, отлагающейся на их внутренних стенках. Тем самым снимаются явления склероза сосудов мозга и сердца. Соки яблока — это подлинный «элексир жизни», и действие их сказывается не только на центральной нервной системе, но и на всем организме в целом. Яблоко, конечно, не возвращает утраченной молодости, но в определенных социальных условиях дает значительный эффект и помогает человеку продлить годы на свою и общую пользу.
Виднейшие советские биологи и физиологи, в том числе профессор Алмазов, занимаются сейчас нашим яблоком.
…Это был именно тог разговор, которого так нетерпеливо ждал Кристев. Ему до сих пор не удавалось поговорить с Любушко наедине. Сад являлся своего рода «мичуринским университетом». Здесь в любое время года можно было встретить ученых, агрономов, студентов, работников совхозов, колхозных опытников-мичуринцев, и академик Любушко постоянно, за редкими исключениями, был окружен людьми. Поэтому тот, кого называли профессором Кристевым, теперь превратился в слух. Воспользовавшись паузой, он сказал:
— Разрешите, Павел Ефимович, задать вам один вопрос?
— Пожалуйста.
— К вам не поступало предложений из-за рубежа по поводу вашего открытия?
Любушко резко повернулся к спрашивавшему.
— Что вы подразумеваете, говоря «из-за рубежа»?
— Я имею в виду капиталистические страны.
На лице Любушко появилось странное выражение. Будь то днем, Кристев прочитал бы в нем некоторые нелестные для себя вещи. А если бы он мог предугадать реакцию, которую вызовет этот вопрос, то предпочел бы не задавать его вовсе.
Любушко отнесся к подозрениям деда Савчука не так легко, как показалось старику. Проводив в послеобеденный час Ивана Ивановича, академик долго сидел, не касаясь писем, в глубокой задумчивости, вспоминал, взвешивал, сопоставлял. Что он знал, в сущности, о черноусом госте? Пока — очень мало. Тот, кого называли профессором Кристевым, несомненно, был осведомлен в науке, которую представлял. Во всяком случае он казался таким своим собеседникам в саду, всем — кроме Любушко. В лице академика гость имел дело не с рядовым научным работником и не с опытником, а с человеком, обладавшим необычайно широкими и глубокими познаниями в области растениеводства. И Любушко, перебирая в памяти диалоги, имевшие место между ним и Кристевым в это утро, улавливал поверхностность в подготовке гостя, необъяснимые, на первый взгляд, пробелы в его научном багаже. В ином свете представал перед Любушко его настойчивый интерес к «Рубиновой звезде»…
Эти размышления привели к тому, что Любушко разбудил Твердохлеба, мирно похрапывавшего на диване в соседнем кабинете, и задал ему вопрос:
— Скажи-ка, Михаиле Платоныч, ты хорошо знаешь, кого привез ко мне?..
Сейчас, сидя на скамейке рядом с Кристевым, Любушко за несколько секунд перебрал все это в своей памяти. Вопрос Кристева, так странно прозвучавший в вечерней тишине, заставил академика насторожиться еще больше.
Он помолчал, как бы собираясь с мыслями. Потом сказал:
— Я не совсем понимаю вас, профессор.
— Я полагаю, — пояснил Кристев, — что и в том, другом лагере, должны найтись охотники заполучить секрет вашего яблока. Вам, вероятно, могли бы посулить славу, титул «благодетеля человечества», почетное членство многих академий, исключительные условия для работы, наконец, очень большие деньги…
— Невозможно желать условий лучших, чем те, которые я имею, — отвечал Любушко. — Что касается титулов, то вы знаете, как смотрим на это мы, люди науки. Знаем мы и цену их славе. Разрешите только полюбопытствовать: что вы подразумеваете под «очень большими» деньгами?