Рубиновое сердце богини
Шрифт:
– Не веришь! – Бамбр оскорбился до глубины души. – Я ж, мать, не сплетник. Я проверенную информацию выдаю. Бабник и скотина! С Ингой у него роман был. Цветы охапками таскал, а как убили ее, так даже на похороны не пришел. Не по-человечески это. А до Инги черненькая была. Ну, такая, на китаяночку похожа. Так что, Машка, держись-ка от него подальше, голову задурит, потом плакать будешь. Ты, конечно, делай как знаешь. Я предупредил.
С гордо поднятой головой Толик удалился, даже на кофе не остался, хотя совместный кофе давным-давно превратился в своего рода традицию. А теперь получается, что Пыляев выжил из моей
Кто объединял.
Пыляев Дамиан Никанорович.
Друг моего мужа и мой добровольный телохранитель. Если строить логическую цепочку и дальше, получается, что Хромой Дьявол и есть убийца.
Полный бред.
Или все-таки не бред?
Что делать? Рассказать капитану Шпале? Так он, вероятнее всего, в курсе. Насколько я помню из книг, личные связи жертвы устанавливают в первую очередь, значит, Пыляева давным-давно вычислили. И не арестовали. Почему?
Потому что он не убивал. Это месть. Кто-то сильно невзлюбил Дамиана Никаноровича, вот и подставляет его.
Но при чем здесь я? Цветы, послание? Я же с ним не встречалась!
«Ой, Машка, не ври!» – помахала пальчиком совесть, себя не обманешь. Вспомни, из-за чего ты с мужем развелась.
Из-за кого.
Не хотелось вспоминать, но, видимо, придется. Свежий приступ ненависти к Хромому Дьяволу накрыл меня с головой. Как он мог! Как я могла!
Как мы могли так поступить?
В тот день Гошик уехал. Аделаида Викторовна, поправляющая здоровье в очередном санатории, внезапно почувствовала себя плохо. Очень плохо. Ну, практически на грани смерти, и Георгий полетел к мамочке. Я осталась. Во-первых, на фирме дел было невпроворот, во-вторых, градус наших с Аделаидой Викторовной отношений колебался где-то в районе абсолютного нуля, и мое появление могло негативно отразиться на ее нервной системе.
Дальше… Дальше была работа, много работы. Помню как сейчас: на часах – начало двенадцатого ночи, в голове пустота, желудок сбился в тугой комок, и я понимаю, что к утру все равно не успею… В офисе мы остались вдвоем – я и Пыляев. Он предложил разойтись по домам, я согласилась. Он предложил подвезти, я снова согласилась – «Тойоту» Гошик забрал, а топать пешком сил не оставалось. По дороге во избежание голодной смерти заехали в какой-то ресторан. Поели. Я выпила, уж больно на душе было муторно, потом, кажется, еще выпила, и еще… Потом была полупустая бутылка «Мерло», дрожащий огонек свечи, запах жареного мяса. Димка что-то говорит, я киваю. Все. Провал в памяти. Полный.
А утром – классическая ситуация из пошлого анекдота: «муж возвращается из командировки…»
Возвращается и застает свою жену в постели со своим другом.
То утро оставило целую коллекцию разрозненных воспоминаний, этакие кусочки-картинки. Мой лифчик на спинке кровати. Бутылка из-под коньяка. Спертый воздух. Голова раскалывается. Осколки вазы. Кажется, Гошик, разбил ее о стену… Объяснения. Три голоса. Кричим. Одновременно. Никто друг друга не понимает.
Чувство беспомощности. Слезы. Гошик уходит.
Пыляев уходит.
Все уходят. Я одна. Снова слезы, целые потоки слез. Обида, злость на себя, на Пыляева. Как он мог?! Как?! Ладно, я, допускаю, напилась, но он же не пил! Совсем!
В тот же день Гошка подал на развод. Он быстро все утряс, буквально за неделю. Я не возражала, да и как я могла возразить, когда была виновата. Кругом виновата. Я даже на разделе имущества не настаивала. Но он проявил благородство, отдал мне квартиру матери – тогда я думала, что отдал, на самом деле только разрешил жить. И машину оставил, и работу, и Степку. Впрочем, Степку Гошка никогда не любил.
Что еще… С Пыляевым Гошик помирился быстро, и месяца не прошло. Простил. А я одно время носилась с идеей пристрелить этого подлеца, даже пистолет купила. Вон, до сих пор в тумбочке валяется, в коробке из-под прокладок. Спасибо ангелу-хранителю, вовремя образумил, Пыляев куда-то исчез, а когда вернулся, жажда мести угасла, чему немало способствовало Лапочкино появление в роли невесты Гошика.
Вот, собственно говоря, и все.
Почти все.
Меня беспокоит другое. О той истории не знал никто, кроме ее участников. То есть Гошки, Димки и меня. Я если кому и рассказывала, то только Степке. Гошик, естественно, тоже молчал в тряпочку, кому охота признаваться, что лучший друг тебе рога наставил. Остается Пыляев.
Нужно с ним поговорить, выяснить все раз и навсегда, вот только от одной мысли о разговоре на эту тему мне становится плохо.
Ветер, ветер, снова ветер. В этом господом забытом месте только и есть, что ветер да солнце. Не ласковое светило, чье благодатное тепло лелеет виноградники родной Шампани: летом-то солнце улыбалось людям с небес, а зимой пряталось за плотную завесу облаков.
В такие дни Жан никак не мог согреться. Ни огонь, пылающий в камине, ни горячее вино, сдобреное травами, ни настойки старой ведьмы, обитающей в окрестностях замка, не унимали ломоту в костях. И де Вим мечтал о солнце. Бредил солнцем.
Получил.
Комок света, застрявший на небосводе, издевался над северянами с их по-рыбьи белой кожей, светлыми волосами и неспособностью устоять перед яростным напором солнечных лучей.
И кто додумался назвать эту землю Святой? Что в ней святого? Проклятое место. Проклятый город. Сколько же крови пролилось вокруг равнодушных стен из желтого камня, древних, как сама пустыня, их окружающая. Сколько людей отдали свои жизни во имя Великих Святынь. Гроб Господень. Жан де Вим усмехнулся. Сей город стал гробом для сотен, тысяч, сотен тысяч ни в чем не повинных людей.
Почему так?
Они верили. Жаждали справедливости. Нет – много ли справедливости в убийстве, – люди жаждали заполучить это место для себя. Неважно, христианин, мусульманин или хитроумный еврей, помогающий и тем, и другим. Изгнать чужаков. Поработить. Убить. Кровью смыть нанесенное оскорбление…
Странные мысли посещают голову, когда за стеной, подобно сотне диких волков, завывает ветер. Опасные мысли, почти такие же опасные, как и сам город.