Рублевка
Шрифт:
Сложив руки на груди, художник смотрел на свое творение.
Ага. Его притащили в художественную мастерскую и теперь Луша вместе с мужиком в начищенных ботинках решают его участь. Суки! Твари! Ублюдки египетские!
– Если у тебя нет других аргументов, Луша, то парень поступает в распоряжение военных, а ты на время забываешь об оскорблении и ждешь своего часа.
– У меня есть аргумент. И аргумент веский, дорогой Умар.
– Хм… Какой же?
– Тебе хорошо известно, что натворил этот гаст в Ромашково. Его следует выдать Дракону!
– Сдаюсь. Ты, Луша,
– Да, Умар.
– Тогда оставь меня в покое.
Луша ушла. Корнилов решил, что играть в кошки-мышки больше не имеет смысла и, оттолкнувшись руками от пола, сел.
– О, да ты уже очухался!
Тот, кого Луша называла Умаром, обернулся. На нем был френч со стоячим пасторским воротником. Узкое лицо окаймляла черная с проседью бородка. Орлиный нос с тонкими ноздрями, темные глаза, еще не тронутые сединой черные волосы и бледная кожа – все это вкупе производило одновременно притягивающее и отталкивающее впечатление. Юрий сразу понял – этот парень умен и очень опасен.
Умар смерил Корнилова оценивающим взглядом и улыбнулся.
– Хорош. Смотри-ка, Серж, а наша Луша все никак не угомонится. Светская львица по-прежнему хочет разбивать сердца, а когда это не получается, может разбить и голову.
– Да какие ее годы! – усмехнулся художник, тыкая кисточкой в холст. – Ты уж, крепко не ругай даму, Умар. Как-никак – подруга дней моих суровых. Если бы ты знал, какие забеги в ширину мы с ней в свое время устраивали! Вся Москва на ушах стояла!
– Да, стояла, – согласился Умар и подошел к пленнику. – Как тебя зовут, крепыш?
– Юрий. Корнилов.
– Ты хорошо дрался Корнилов. Поверь: я испытываю к тебе искреннее уважение. Однако я не могу оставить без внимания жалобу Дракона. Это было бы несправедливо по отношению к нему. Ты ведь признаешь, что прикончил его лучших людей?
– Они сами напросились…
– Не имеет значения. Ты отправляешься в барак.
Корнилов понял, почему Умара прозвали Пауком. Причиной тому была странная порывистая походка, при которой Ахмаев неестественно широко расставлял ноги. Не обращая внимания больше внимания на Корнилова, он вышел из мастерской.
– Эй и что дальше?! Разве не понимаете, что я работаю? – возмутился художник Серж. – Сию же секунду уберите отсюда гаста!
Охранники вывели Юрия в коридор, сунули респиратор и повели к выходу из особняка. Единственным, что утешило Корнилова, была повязка на голове бульдога и его полный ненависти взгляд.
Не много же ты добился, Юрец. И все это из-за стервы Луши. Что теперь? Начинать все сначала? Ну-ну. Начинай. И не забудь о Мамоне.
В пустом бараке Корнилов увидел Багдасара. Тот пересчитывал наваленные перед ним грудой полотенца.
– Здорово, Корнилов. Ну, как дела?
– Хреново, Саркисыч.
– Этого следовало ожидать. У тебя скверный, неуживчивый характер.
– Да уж. Как поживает Бамбуло?
– Жив-здоров. Вот с кого тебе надо брать пример. Твой хохол без мыла в любую дыру пролезет.
– Я сам разберусь с примерами,
– Дело твое.
Юрий взобрался на нары и, глядя в потолок, принялся размышлять над своим положением. Итак он вернулся к тому, с чего начинал. Актив: познакомился с полковником Хорошевым и Татьяной. Узнал, что военные не жалуют Умара, а он отвечает им тем же. Пассив: нажил себе могущественного врага в лице Луши. Она добилась, чтобы его отправили в барак. Зачем? Эта баба будет пострашнее ящера. Не из тех, кто останавливается на полпути. Не успокоится пока не сживет его со света. Значит, барак – только первый шаг. Каким будет второй?
Корнилов вдруг понял, что шорох полотенец, которые пересчитывал Багдасар, стих. Да и вообще в бараке стало тихо, как в гробу.
Юрий слез с нар. Никого. Он остался один. Ну и что с того? Когда гасты, а вместе с ними и Двупалый вернутся с работы общения у него будет хоть отбавляй.
И все-таки что-то здесь не так! Интуиция подсказывала Корнилову, что опасность совсем рядом и когда заскрипела дверь умывальника, уже понял, кого увидит. Не ошибся. На пороге стоял Мамон.
– Вот и свиделись, Деникин. Ты верующий?
– Атеист, – Юрий отступил на шаг, пытаясь рассмотреть, что держит Двупалый в руке, спрятанной за спиной. – А ты, никак записался в попы и собираешься меня исповедовать?
– Какие уж там попы. С моими-то грехами…
В руке у Мамона был нож. Не какая-нибудь самодельная заточка, а самый настоящий нож с широким и чертовски острым на вид лезвием.
– Завертела меня житуха. Ты слыхал о заговоре гастов? По роже вижу – слыхал. Так вот: я лично, по поручению Паука, казнил десятерых зачинщиков. Как думаешь, такое прощается?
– Думаю, нет, – Юрий обвел взглядом барак, пытаясь отыскать хоть какое-то подобие оружия. – Гасты порвут тебя на куски.
– Руки у них коротки.
Мамон взял нож наизготовку и пошел на Корнилова.
– Когда прикончу тебя, буду переведен в охранники.
– Луша поручила?
– Она самая. Никогда не видел эту бабеху в такой ярости. Мне даже показалось, что Луше желает твоей смерти даже больше, чем я. Жаль, что ты неверующий. Я бы мог дать тебе минуту на молитву.
Корнилов занял позицию за нарами.
– Ты – просто сама любезность, Двупалый.
– Ага.
Мамон бросился в атаку, а Юрию оставалось только одно – лавировать между нарами, избегая встречи с ножом. Ясное дело, такая игра не могла длиться долго. Так и вышло. Когда Корнилов замешкался всего на долю секунды, сразу попал под удар кулака Двупалого и выкатился на открытое место.
Мамон, помня о фокусе проделанным Корниловым в прошлой драке, приблизиться не рискнул. Позволил противнику встать и преградил ему путь к нарам. Юрию пришлось отступать к столовой, а Двупалый гнал его в тупик, яростно размахивая ножом. Приседать, пятиться и метаться из стороны в сторону было не очень-то удобно. В конце концов, Корнилов ухитрился запнуться на ровном месте. Хряснулся головой о пол. На этот раз Мамон не осторожничал. Схватил Юрия за робу, рывком поставил на ноги и врезал кулаком в нос. Корнилов опять упал.