Rucciя
Шрифт:
– То есть вы решать будете, когда нам переодеваться? В таком случае, – решительно поднимаясь, сказала она уже в почти скандальной тональности, – я немедленно иду к проводнику, и вы пробкой вылетаете из нашего купе!
Лена, сделала неловкий шаг к выходу, минуя ноги испуганной Светки – и тут же дверь в купе с грохотом затворилась. В полуметре от носа Лены. Она замерла, лихорадочно соображая, что происходит – толчков, способных толкнуть дверь по пазу, вроде не было, значит, кто-то нечаянно закрыл ее снаружи. Лена схватилась за ручку и сильно дернула, едва не потянув плечо. Дверь не шелохнулась. А голос за спиной произнес:
– Елена Викторовна, я вас умоляю, не надо так беспокоиться. Проедем Юдино, дождемся Владимира Геннадьевича – и все будэ чотко.
Вовкина фраза вспыхнула в голове Лены, как искры от оплеухи. Она медленно обернулась.
6
И теперь для меня номера телефонов как шифры.
Казань.
20 июня
Придорогин не смог бы обойтись без своего человека в Казани – это было очевидно, и к доктору не ходи. И Гильфанов знал, где его искать – помимо родной конторы никто необходимых Придорогину кондиций воспитать просто не мог. Впрочем, Придорогин ничего мимо родной конторы и не видел, она ему как контактные линзы была.
Против того факта, что счастливцем оказался Евсютин, медицина также была бессильна. Достаточно было взглянуть на сияющую значительным бронзовым отсветом морду скромного заместителя начальника второго отдела, чтобы понять – от большого светила это отсвет, от очень большого. Конечно, Евсютин сдерживался как мог, а мог неплохо. Но все равно ситуации порой возникали вполне клоунские. Как, например, в начале июня, когда Гильфанов ненадолго забежал в отдел и тут же был вызван к начальству, а в приемной Уткина оказалось, что председатель чем-то занят и просит пару минут подождать. Лидия Михайловна сообщила это с традиционным сочувствием к Гильфанову (руководство конторы и приближенные к нему люди были в курсе, что гильфановская команда второй месяц пахала по какой-то сверхважной и сверхсекретной теме, и отвлекать ее на текучку и протокол было негуманно) и неодобрением к обстоятельствам, заставляющим главу конторских аналитиков терять драгоценное время.
Потеря оказалась незначительной – уже через минуту из-за начальственной двери появился Володя Евсютин. Вышел он неправильно. От начальства положено выходить с облегчением, или с горящей задницей, или с жаром в глазах, каковой жар является только бледным бликом кипения мыслей в мозгу, заваренном начальственным распоряжением. Евсютин вышел как ревизор от подопечного – деловито и сосредоточено, так, словно за спиной остался не грозный генерал Сан Михалыч, а оперуполномоченный райотдела, только что подвергшийся строгой, но справедливой проверке. А когда увидел скромно листавшего газетку Гильфанова, не бросился пожимать ему руку, а кивнул – причем не с обычной сдержанной и уважительной, а широкой и ехидной улыбкой. Гильфанов, секунду подумав, заулыбался в ответ и сделал ручкой. Евсютин в ответ открыл наружную начальственную дверь и сделал приглашающий жест, словно ласковый швейцар. Гильфанов покосился на Лидию Михайловну. Та была тетка ушлая, явно сообразила что-то, что не до конца еще сообразил Гильфанов, а потому внимательно изучала лежавший перед нею карандаш, не рискуя поднять глаза. Ильдар подумал, что не он этот идиотизм начал, не ему и рыпаться, а потому без спешки, но и без выпендрежа сделал два шага к двери, подавил желание похлопать Евсютина по плечу или там сунуть монетку, и просто вошел в кабинет.
В кабинете тоже была арена с опилками: Уткин сидел в развернутом кресле спиной к двери и внимательно изучал портрет Придорогина. Придорогин был строгий и слегка насмешливый. Уткин был усталый и слегка злой. Беседа с ним заняла пять минут, причем первую Гильфанов пытался въехать, зачем его вызывали. Затем он сообразил, что общение с предыдущим собеседником не оставило председателю ни сил, ни желания заниматься рутиной. И принялся слушать Уткина, который длинными ни фига не значащими фразами о чем-то, кажется, просил Гильфанова. Понять, о чем речь, было невозможно. Ильдар и не понял – а догадался, что Уткин, оказавшийся промеж двух конкурирующих, получается, фаворитов двух без пяти минут враждующих великих руководителей, пытается уговорить их (фаворитов) быть как бы поаккуратнее. Миновав очередной округлый пассаж, Гильфанов кивнул, заверил любимого Сан Михалыча, что проблем нет и не будет, и поспешил
А Евсютин был в этих уравнениях довольно удобной постоянной, до последнего времени стабильной и ничем себя не проявлявшей (попытки тихо нащупать канал его связи с Придорогиным успеха не дали, а увеличивать громкость было себе дороже). Ильдар настолько привык к тому, что за шепелявчиком Володей закреплена роль неуловимого Джо, что не сразу обнаружил: уловить Джо не удается уже не потому, что тот никому не нужен, а потому, что силенок или мозгов не хватает.
Сначала пасти Евсютина было как-то глупо – вот же он, за стеночкой, и все его перемещения отслеживаются с закрытыми глазами, по стуку каблуков и колебаниям воздуха. Да вот только не хватило то ли распахнутых глаз, то ли раздвинутых ушей, чтобы засечь, как не то что под носом – практически в носу у Гильфанова молодой оппортунист вытягивает довольно интимные подробности из Летфуллина, можно сказать, гильфановской правой руки. И вся эта сравнительная анатомия едва не оборачивается сокрушительным разгромом руководства республики, от которого спасает лишь вполне кретиническое везение. Только везение это на совсем небольшие расстояния. Потому что Евсютин раз – и скрылся из виду. Вполне возможно, чтобы реализовать какой-то резервный вариант, по завершении которого татарское народное везение накроется белым саваном.
Тут и выяснилось, что активными методами обнаружить Евсютина не удается – нет его в поле зрения ни сотрудников, ни видеокамер наблюдения. Во всяком случае, поисковые программы, прочесывавшие съемку всех людных мест Казани, к полудню так и не отыскали Евсютина (хотя в исходные данные подгружался не только реальный облик капитана, но и несколько наиболее вероятных вариантов его внешности после маскировки). Оставалось надеяться на пассивные методы – на то, что удастся обнаружить реквизиты Евсютина, а то и его самого с помощью проинструктированных милиционеров, билетеров и кассиров, а также повальной прослушки телефонов – проводных, таксофонов и мобильных.
С последним возникли короткие затыки – два сотовых оператора из пяти заартачились, требуя судебного решения на съем информации. Но Гильфанову об этом даже докладывать не стали. Леша Овчинников, возглавлявший группу технической поддержки, просто позвонил сначала в налоговую, потом еще раз в офисы операторов, которых предупредил, что выемкой финансовых документов дело не ограничится – будет наложен арест на все имущество и оборудование фирм, включая ретрансляционные узлы. Короче, если комитет не сможет контролировать беседы мобильных абонентов, он их просто пресечет. А конкуренты, оказавшиеся менее строптивыми, продолжат работу. И что тогда?
Эти доводы показались собеседникам вполне убедительными, и с половины десятого утра техотдел начал перекидывать оперативникам и аналитикам данные сплошного мониторинга эфира. Улов обнаружился в районе двух – когда особой нужды в нем уже не было.
Евсютин не спал всю ночь и утро встретил нездоровой прохладой во всем организме. Сама идея операции казалась ему глубоко ошибочной, а некоторые особенности ее реализации – экстремально тупыми. Но спорить с начальством по этому поводу было, во-первых, бесполезно, во-вторых, глупо – особенно с учетом того, что решение о наглом изъятии Магдиева как радикальном решении проблемы было принято и сформулировано в итоговом виде после изучения его, евсютинских, данных и выкладок. В любом случае, на нынешнем этапе задача Володи была совсем маленькой: обеспечить – причем не лично, а через посредников – отход группы из Кремля и укрыть ее на полтора часа, до тех пор, пока в Казани не высадится масштабный десант.
Людей Володя нашел надежных, из НЗ – пару грязевских бандюков, завербованных в конце 90-х, когда они выступили против своих по беспределу, и вывернулись только благодаря Володе, – и двух ребят из Фонда патриотического воспитания, однажды использованных в акции устрашения и с тех пор дремавших на консервации.
При этом непосредственного участия в самой операции Евсютин не принимал: он должен был заочно – с помощью фотографий – познакомить найденных надежных людей с представителями спецгруппы, проинструктировать их, убедиться, что все три (а потом и четыре) плана действий усвоены ими как легкий завтрак, с утра обзвонить всех – и ждать звонка по итогам операции.