Rucciя
Шрифт:
– Знаете, Танбулат Каримович, – сказал я, подумав. – Я сейчас скажу как. Только издалека, ладно? Я еще совсем зеленый был, в смысле молодой, и меня пригласил один средненький такой начальник из МВЭС, может, вы его даже знаете, а может, и нет – он потом делся куда-то, еще до министерства. Вот, пригласил он меня вечером для беседы по очень важному поводу, касающемуся национальных интересов республики. Я с одной стороны дурак еще был, с другой – все равно осторожный. Попытался его выспросить поподробнее. Он там буквально за полминуты меня загрузил как бульдозер телегами про то, что типа есть такой клуб национально мыслящих чиновников и предпринимателей, заинтересованных в том, чтобы татары не жрали друг друга с этим самым, а продвигали – ну, типа как евреи или кавказцы. Тогда всякие национальные моменты были модными и актуальными, а я всегда остро это дело чувствовал. А с другой стороны решил, что этот клуб может стать хорошей темой, в случае чего. С Долговым посоветовался.
32
Прозвище русских, как правило, женщин (от искаженного имени Мария)
– Айрат, dustim 33 , прости душевно, но зачем мне такой интересный рассказ?
– Щас, Танбулат Каримович. В общем, так я и не понял, что это за клуб такой неуловимый как мститель был. С Долговым я на следующий день непонятками поделился, он высказался вроде того, что вас, татар, умом понять – это похлеще чем русских. Дятла того я потом видел пару раз, и он как-то все бочком мимо меня, и на прямые вопросы про клуб бледно улыбается и ускользает. Потом выяснилось, что из министерства поперли, за что, никто толком не объяснял, только рожи корчили – типа а как же его не попереть-то. И вот только недавно я боевик какой-то смотрел, там эпизод про пидоров. И я вдруг это дело с клубом вспомнил, и дошло до меня. Дятел этот просто пидор был, и меня зазывал типа на свидание. И был уверен, что я либо сразу все понял, либо пойму по ходу и все у него получится. А получилось наоборот – видать, он всосал, что не срастается – не знаю уж, почему. У этих свои секреты.
33
Дружище
– Ты вот так sipirt qina 34 на Долгова, что ли, выходишь? – спросил Магдиев.
– Не-а, – почти торжествующе сказал я: похоже, о. генриевски неожиданный финт логики следовало признать вполне удачным: собеседник явно не допирал, к чему я веду. Любил я такие моменты в разговоре. – Я, Танбулат Каримович, потом начал вспоминать все разговоры о национальной гордости татар и о том, что мы должны быть вместе плечом к плечу – а с разными людьми на эту тему болтать пришлось. И понял, что большей частью этих чуваков не плечо, а задница интересовала. И национальный вопрос почесать для них – это как для нормального человека у девушки время спросить. Так что, извините…
34
Потихонечку
– Стоп. Сам извини, dustim. Я правильно понял, ты меня пидором назвал? – вполголоса спросил Магдиев.
Завелся, подумал я с удовольствием, и начал:
– Да нет…
В голове вспыхнуло, а выше колен стало неудобно, перед глазами мелькнули шторы и почему-то рабочий стол Магдиева, стоявший в дальнему углу – и сразу тупо стукнуло по затылку и крестцу. Через пару секунд я сообразил, что лежу на полу в двух метрах от переговорного стола, опрокинутый стул обозначает середину расстояния, отделяющего мое нынешнее местоположение от предыдущего, а Магдиев застыл в той же позе, из которой двинул мне в челюсть – навалился грудью на стол и тяжело смотрит на мои попытки найти ноги и способ их использовать. Когда я наконец сел и принялся неумело соображать, что случилось и теперь делать, Магдиев заговорил:
– Вы, k"ocekl"ar 35 ,
Голова казалась повернутой градусов на 30 влево, и мучительно хотелось немного поразмышлять над тем, почему я вижу то, что впереди, а не то, что сбоку. Тем не менее, я мог бы много чем ответить. Сказать, что Магдиев сам пиздюк, раз не может человека дослушать, и шврынуть ему в лицо снимок, где он с Борисовым обжимается. Докопаться до фразы про родного – типа, ладно хоть милым или противным не назвал. Попытаться въехать Магдиеву в глаз или просто запустить в него стулом. Плюнуть ему в рожу.
35
Щенки
Ничего не вышло. Говорить я временно не мог – во всяком случае, не ощущал себя готовым к этому. Контрудар был вообще утопией круче кампанелловской – подняться я сумел, но сейчас даже себе в живот кулаком не попал бы: удар у Магдиева был поставлен как надо со времен работы председателем колхоза «Урняк» Альметьевского района – его в свое время еле от суда отмазали за искалеченного комбайнера, удалившегося в запой в разгар уборочной. Плюнуть тоже не получилось – губы распухли и онемели. Поэтому я просто махнул рукой, развернулся и поплелся к раскрывшейся двери, в которой застыл офигевший охранник.
Этот взмах стал прощальным. Больше я Танбулата Магдиева не видел.
4
В этом мире у Аллаха много разных вкусных яств,
Не сравниться им, однако, с чаем, главным из лекарств.
Столько ценных и целебных своиств не сыщешь у других
В сытых превратит голодных, в юных – старых и больных.
Казань.
14 августа
Гильфанов Летфуллину сначала просто не поверил. Он знал, что Айрат – парень хоть и трепливый, но в серьезных вопросах к мистификациям не склонный. Поэтому после телефонного разговора Ильдар решил, что Летфуллин либо тайный торчок, перепутавший дозу, либо он просто скоропостижно свихнулся на почве общего переутомления. Вариант, согласно которому отважного журналиста всерьез захватили бандюки, а то и диверсанты, московские или вашингтонские, и на сей раз держат прикованным к батарее в его собственном кабинете, не проходил – Летфуллин в ходе бравого рассказа о том, как получил от Булкина в пятак и был отправлен на три советских, не употребил кодовое сочетание «субботний вечер» даже после того, как Ильдар дважды подкинул наводящие вопросы – на случай, если газетчик от волнения позабыл все на свете, а злодеи, предположительно окружившие его, слушают беседу с бритвами в руках.
В любом случае, Гильфанов решил немедленно приехать в редакцию – удолбанный или сумасшедший Летфуллин был не бесполезен, а опасен, так что необходимо было срочно поставить товарищу диагноз. Сделать это оказалось невероятно легко: гематома челюсти (которую привыкающий, похоже, к легким увечьям страдалец аккуратно протирал смоченным бадягой платочком) и сплин на грани истерики и депрессии. Гильфанова это даже успокоило: он, пока шел по редакции, испугался, что у заместителя редактора по меньшей мере поголовы снесено – обычно шустрые и довольно важные корреспонденты и тем более техперсонал на сей раз имели вид задумчивый, если не запуганный, что категорически не соответствовало общему победному настрою, царившему по всему, насколько знал Ильдар, Татарстану. В ходе беседы с Айратом он понял, что редакцию сплющил негромкий, но очевидный и принципиальный антагонизм Долгова и Летфуллина – штука, выглядящая почти невероятной для людей, знакомых с историей «Нашего всего» и характерами его руководителей, но, если вдуматься, совсем не удивительная.
Но заботили Гильфанова совершенно не эти забавные обстоятельства, а необходимость сохранить сострадательную невозмутимость и как-то поддерживать беседу с разобиженным Летфуллиным. Магдиевское рукомашество его не слишком впечатлило – разве что с учетом почти отеческого отношения президента к журналисту. Однако когда Айрат перешел к замечательному фотографическому открытию и принялся демонстрировать сначала отдельные распечатки юных Магдиева и Борисова, а потом сведенный и в этом виде безоговорочно убойный кадр, Гильфанов почувствовал, что немного переусердствовал с превращением лица в камень – теперь его просто переклинило, а усы, кажется, встали дыбом. К счастью, в этот момент Айрат снова вспомнил про челюсть и похромал мочить платок мутноватой жидкостью из стоявшего на подоконнике бутылька, бормоча: «Буду молодой, красивый, а то жену только пугать, детей…» Ильдар воспользовался паузой, чтобы отвернуться, сделать несколько энергичных гримас и рукой размазать лицо по черепу – дабы снять болезненный уже спазм.