Рука Хаоса
Шрифт:
Но этот дракон не желал поддаваться чарам. Он дергал головой, тянул повод, колотил хвостом. Если бы Иридаль была опытной наездницей, она поняла бы по этим признакам, что где-то поблизости находится другой дракон.
Драконы — очень общительные создания и весьма привязаны к своим соплеменникам, и дракона Иридаль больше тянуло к дружеской беседе, чем ко сну note 45 . Дракон был слишком хорошо вышколен, чтобы позвать другого дракона (их обучают молчать, чтобы их крик не выдал врагу, где они находятся). Но животному не нужно было подавать знак голосом, оно могло чувствовать присутствие товарища многими другими способами — по запаху, по слуху, по множеству более тонких признаков.
Note45
О драконах. Создания, постоянно живущие на Арианусе, являются истинными драконами, высокоразвитым видом рептилий, в различной степени обладающих магической силой. Это зависит от разумности каждого отдельного дракона, а также от ряда различных факторов. Драконов Ариануса не следует путать с теми тварями, что временами появляются под личиной драконов, — такими, как змельф Санг-дракс или драконы Челестры
Если бы находившийся поблизости дракон отозвался, Иридаль пришлось бы для обуздания своего ездового дракона прибегнуть к жестким мерам. Но другой дракон никак не пожелал отреагировать на присутствие сотоварища. Дракон, взятый Иридаль напрокат, был средненьким — не слишком сообразительным. Он обиделся, но был слишком туп, чтобы оскорбиться всерьез. Устав от долгого пути, он наконец расслабился и прислушался к успокаивающим словам Иридаль.
Увидев, что веки дракона опускаются, хвост обвивается вокруг лап, а когти покрепче впиваются в землю, чтобы устроиться поустойчивей, Иридаль быстро пропела заклинание. Вскоре ее дракон глубоко заснул. Она так и не задумалась над тем, почему дракон так беспокоился. Ее разум был занят мыслями о предстоящей отнюдь не приятной встрече. За всем этим она забыла о странном поведении дракона и пошла к стоявшей совсем рядом обители.
У обители не было ни внешних стен, ни врат. Мертвым монахам не нужна была такая защита. Когда эльфы захватывали людские земли и стирали с лица земли целые деревни, Кирские обители оставались неприкосновенными. Даже изрядно подвыпившие, озверевшие от крови эльфы сразу же трезвели, оказавшись вблизи черных холодных стен note 46 .
Подавив дрожь, Иридаль сосредоточилась на более важном — . на том, как спасти своего ребенка, и, поплотнее завернувшись в плащ, твердым шагом пошла к двери из обожженной глины, освещенной осветильником. Над дверью висел железный колокол. Иридаль дернула за веревку. Колокол глухо загудел. Звук его почти тотчас же затих, поглощенный толстыми стенами обители. Хотя колокол и был нужен для связи с внешним миром, ему позволялось только говорить, но не петь.
Note46
Говорили, что эльфы Кенкари сознавали свое родство с Кир-скими монахами, чья религия почитания смерти явилась результатом неудачных попыток соперничества с Кенкари в уловлении душ. Многие верили, что это Кенкари простерли свою охраняющую длань над человеческими монахами, запрещая эльфийским солдатам преследовать религию Кира
Раздался скрежет. В двери открылся глазок. А в глазке появился глаз.
— Где тело? — прозвучал из-за двери монотонный безразличный голос.
Иридаль, все мысли которой были поглощены сыном, испуганно вздрогнула, услышав вопрос. Он прозвучал, как зловещее предзнаменование, и она чуть не бросилась прочь отсюда. Но логика одержала верх. Иридаль вспомнила все, что знала о Кирских монахах, и сказала себе, что этот вопрос, так ее испугавший, был для них совершенно естественным.
Кирские монахи поклонялись смерти. Они рассматривали жизнь как тюремное заточение, которое приходится переносить до тех пор, пока душа не сумеет вырваться, дабы обрести себя и познать счастье в другом месте. И потому Кирские монахи не помогали живым. Они не ухаживали за больными, не кормили голодных, не перевязывали раненых. Однако о мертвых они заботились, радуясь освобождению их душ. Монахов не пугала смерть, какой бы ужасной она ни была. Они забирали тело после ухода убийцы. Они бродили по полям битв после сражений. Они входили в чумные города, когда все, кто мог, уже бежали оттуда.
Кирские монахи помогали живым только в одном — забирали нежеланных детей мужеска пола: сирот, незаконнорожденных, не нужных родителям сыновей. Орден выращивал этих детей в почтении к смерти, таким образом продолжая себя.
Монах задал Иридаль обычный вопрос, который он задавал любому, кто приходил в монастырь в этот ночной час. Ведь другой причины подходить к этим запретным стенам не было.
— Я пришла не ради мертвых, — сказала Иридаль, снова взяв себя в руки. — Я пришла ради живых.
— Ради ребенка? — спросил монах.
— Да, брат, — ответила Иридаль. — «Хотя не по тому поводу, который вы подразумеваете», — добавила она про себя.
Глаз исчез. Маленькая панель в глиняной двери закрылась. Дверь отворилась. Монах стоял сбоку, лицо его было скрыто низко надвинутым капюшоном черной рясы. Он не поклонился, не пригласил Иридаль войти, не выказал ей никакого почтения и смотрел на нее почти без интереса. Она была жива, а для Кирских монахов живые мало что значат.
Монах пошел по коридору, не оглядываясь на Иридаль. Идти за ним или Нет — это ее собственное дело. Он привел ее в большую комнату неподалеку от входа.
Этого ей было явно недостаточно, чтобы хоть немного рассмотреть обитель изнутри. Внутри было темнее, чем снаружи. Там хоть коралит светился слабым серебристым светом. В коридорах не было даже осветильников. Только неверный отблеск свечи в руках монаха, то и дело пронзавший тьму, словно булавка, позволил ей безопасно идти по коридору. Монах знаком велел Иридаль войти в комнату и сказал, чтобы она ждала и что настоятель вскорости будет. Затем монах ушел и запер ее внутри, во тьме.
Иридаль улыбнулась, хотя ее и била дрожь. Она поплотнее завернулась в плащ и сжалась. Дверь была сделана из обожженной глины, как и все двери обители. Если бы Иридаль пожелала, своей магической силой она могла бы разбить дверь вдребезги, как лед. Но женщина сидела и терпеливо ждала, понимая, что сейчас еще не время прибегать к угрозам. Это могло и подождать.
Отворилась дверь, и вошел человек со свечой. Он был стар, широк в кости, худ и истощен. Казалось, ему не хватает плоти, чтобы прикрыть свои кости. Голова его была непокрыта, на тощих плечах лежал капюшон. Человек был лыс, возможно, выбрит наголо. Он прошел мимо Иридаль, мельком глянув на нее безо всякого почтения, и сел за стол. Взяв перо, он вынул лист пергамента и, по-прежнему не глядя на Иридаль, приготовился писать.
— Ты знаешь, мы не платим денег, — сказал он. Видимо, это и был настоятель, хотя он и не удосужился представиться. — Мы просто забираем ребенка. Вот и все. Ты мать мальчика?
И снова вопрос прозвучал для нее болезненно, попав почти в цель. Иридаль прекрасно понимала, что настоятель думает, будто бы она пришла избавиться от нежелательной обузы. Она сама решилась на эту хитрость, чтобы попасть в обитель. Но тем не менее она вдруг поняла, что отвечает.
— Да, я мать Бэйна. Я предала его. Я позволила своему мужу забрать моего ребенка и отдать его другому человеку. Как я могла остановить его? Я боялась. В руках Синистрада была жизнь моего отца. А когда мое дитя вернулось ко мне, я попыталась отвоевать его. Я пыталась! Но опять же, что я могла сделать? Синистрад пригрозил мне убить тех, кто пришел вместе с Бэйном. Гега, человека с голубой кожей и… и…
— Женщина, — холодно сказал настоятель, поднимая голову, и посмотрел на нее впервые с той минуты, как вошел в комнату. — Прежде чем беспокоить нас, тебе следовало все решить. Ты хочешь, чтобы мы забрали твоего ребенка или нет?
— Я пришла не из-за ребенка, — сказала Иридаль, отгоняя мысли о прошлом. — Я пришла поговорить с одним из тех, кто пребывает в этой обители.
— Невозможно! — заявил настоятель. Его лицо было узким и худым, с запавшими глазами. Отблеск свечи отразился в них, и на Иридаль гневно уставились две мерцающие огненные точки, окруженные блестящими кругами. — Как только мужчина или мальчик вступает в эту дверь, он оставляет весь мир за ней. У него нет ни матери, ни отца, ни сестры, ни брата, ни возлюбленной, ни друга. Уважай же его обеты. Удались и не тревожь его.