Рука Москвы
Шрифт:
Враждебность не сказать чтобы полностью исчезла, но как бы поистончилась.
— И я хотел спросить у тебя, чем вся эта история кончается, — продолжал Томас, обращаясь к Артисту.
— Какая история?
— Про которую вы вчера говорили. В аэропорту. С кинорежиссером Кыпсом. Ну, «Гамлет».
— Ты хочешь сказать, что не читал «Гамлета»? — недоверчиво спросил Артист.
— Конечно, читал. Как я мог не читать? Но конец помню немножко смутно. Поэтому и спрашиваю.
— Эта история кончается очень красиво, — со странноватым, почему-то насторожившим Томаса выражением
— Тела? — озадаченно переспросил Томас.
— Ну да, тела.
— Тела, имеется в виду, не очень живые?
— Совсем неживые.
— А сам Гамлет? Он тоже, это самое?
— Конечно. А как же? Труп.
— Труп, — повторил Томас. — Как-то это… А может, не совсем труп? Может, все просто подумали, что он труп, а он потом встал и пошел?
— Куда он пошел? — удивился Артист. — Куда ему идти?
— Ну, мало ли куда. По делам.
— Фитиль! Ты что несешь? По каким делам? Какие дела могут быть у героя трагедии после финала? Это же трагедия! А в трагедии финал всегда только один! Один! Понял? Один!
— Ну, один, один. Я же не спорю. Я просто спросил, чем это дело кончается. А ты нервничаешь. Вместо того, чтобы ответить спокойно.
— Отвечаю спокойно. Последняя ремарка: «Похоронный марш. Все уходят, унося тела, после чего раздается пушечный залп».
— Красиво, — подумав, согласился Томас. — Да, красиво. Но мне почему-то не очень нравится.
— Садись, — сказал ему Пастухов. — У нас проблема. И ты можешь помочь. Ты язык за зубами держать умеешь?
— Вообще-то не очень, — признался Томас. — Особенно по пьянке. Но сейчас это не актуально. На триста пятьдесят девять дней.
Пастухов достал из спортивной сумки с надписью «Puma» странного вида плоский магнитофон с миниатюрной кассетой и наушничек. Объяснил:
— Здесь записан разговор. На эстонском. Нужно расшифровать его и перевести на русский. Сможешь?
— Почему нет? Могу даже перепечатать. Только я печатаю двумя пальцами. И с ошибками, — самокритично добавил Томас.
— Не страшно.
— А кто говорит? — полюбопытствовал Томас и тут же объяснил причину своего любопытства: — Мне же нужно знать. Или не нужно? Тогда не говори.
Вместо ответа Пастухов нажал копку «Play». В наушнике раздался слегка скрипучий, явно старческий голос. Томас немного послушал и обрадованно сказал:
— Знаю. Это господин Матти Мюйр. Он разговаривает с котом.
— С каким еще котом? — удивился Муха.
— Со своим. Его кота зовут Карл Вольдемар Пятый. Серж видел его. Мы вместе были у Мюйра, когда я покупал купчие. И когда, это самое, слегка перебрал.
Сказав это, Томас почувствовал, что краснеет. Это был самый позорный эпизод в его жизни. В том, что он в тот вечер перебрал, ничего позорного не было, со всяким бывает. А вот то, что из-за этого дела он перепутал пакеты с бабками и вместо заранее приготовленной «куклы» отдал господину Мюйру настоящие баксы, — вспоминать об этом было мучительно стыдно.
Пастухов кивнул, подтверждая, что посещение господина Мюйра сохранилось в его памяти, но в позорные для Томаса подробности этого вечера вдаваться не стал, за что Томас был ему глубоко благодарен.
— Фитиль, ты что несешь? — поразился Муха. — У него говорящий кот?
— Странный ты, Муха, человек, — заметил Томас. — Я не перестаю тебе удивляться. Нельзя же быть таким простодушным. И женщины для тебя все одинаковые. Не понимаю. Разве бывают говорящие коты? Бывают говорящие попугаи. Нет. У него самый обыкновенный кот. Пятый потому, что он у него пятый по счету. А Карл Вольдемар — потому что так звали его самого первого кота. И говорит он не с котом, а сам с собой. Сам с собой, но как бы с котом. Теперь понимаешь?
— Теперь понимаю, — сказал Муха. — Ты объяснил, и я сразу все понял.
Томас еще немного послушал скрипучий голос в наушничке и спросил:
— Вы думаете, он может говорить с котом о чем-то важном?
— Мы не знаем, что важное, — ответил Пастухов. — И говорит он не только с котом. — Он выключил магнитофон и кивнул Мухе. — Объяснишь Томасу, как всем этим пользоваться.
— Да умею я, — слегка обиделся Томас. — Что же я, по-вашему, совсем безрукий?
— Я не про диктофон. Печатать будешь на ноутбуке. Это проще, чем на машинке. Муха покажет. Устраивайся в кабинете и приступай. И вот что еще… Ты Таллин хорошо знаешь?
— Он спрашивает, хорошо ли я знаю Таллин!
Поколебавшись, Пастухов взял со стола снимки, выбрал один из них и показал Томасу.
— Посмотри внимательно. Где это могло быть снято? Хотя бы приблизительно.
Снимок был цветной, не очень крупный, но четкий, сделанный на качественной аппаратуре. Возле бревенчатой стены стоял какой-то смугловатый парень с перебинтованной головой, небритый, руки впереди скованы дымчатого цвета наручниками. На левой стороне лица изрядный кровоподтек. Кулаки сжаты, а на правой руке почему-то оттопырен мизинец. И взгляд исподлобья, от которого Томасу сделалось как бы даже чуть знобко.
— Это ваш, — уверенно сказал он.
— Почему ты так думаешь? — спросил Пастухов.
— Волк.
Пастухов промолчал, но по тому, как сумрачно усмехнулись Артист и Муха, Томас понял, что угадал.
— Браслетки не ментовские, — поделился он еще одним наблюдением. — У наших полицейских — хромированные. А почему он так странно держит мизинец? Как будто он не в браслетках, а пьет кофий.
— Хороший у тебя, Фитиль, глаз, — оценил Муха. — Это знак нам.
— Выходит, он знал, что этот снимок покажут вам?
— Догадывался.
— И что означает этот знак?
Муха вопросительно взглянул на Пастухова, тот кивнул:
— Можно.
— Что в охране шесть человек, — сказал Муха.
— А не один?
По лицам ребят снова пробежали сумрачные усмешки, и Томас понял, что он задал очень глупый вопрос. В охране этого парня не мог быть один человек.
— Место ничего тебе не напоминает? — повторил свой первый вопрос Пастухов. — Хотя бы в самых общих чертах?
Томас вновь всмотрелся в снимок и уверенно сказал: