Рука Одиночества
Шрифт:
– Вы даете мне указания?
Слепни заметно надавили на стекла. Те опасно затрещали.
– И учтите, – добавил журналист поспешно, – я знаю, что неуязвим. Поэтому не надо меня пугать.
Да, подумал он отчаянно, вот теперь дурака можно свалять всего один раз. Ни черта я не знаю. Здесь ничего не слышно, кроме этого проклятого жужжания. Зачем ему знать, что случилось с Девелом? Что его падение может значить для них? Есть ли сущности дело до планов Одиночества? Альфа, клеше затертое, мог бы дать инструкцию подробнее. Ведь знал же, гад, что меня могут захватить.
– Господин Аркас, – снисходительно
Журналист откинулся на спинку сиденья, позабыв, что оно липкое. Ему хотелось изо всех сил хватить себя кулаком в лоб.
– Не волнуйтесь, – прогудел рой. – Мне нужно удостовериться, что вы тот, за кого себя выдаете. То, что вы так охотно со мной разговариваете, очень нехарактерно для жертвы. Кроме того, ваш внешний вид обезоруживает и заставляет задуматься: не обман ли это… Вы не отвечаете, что случилось с Девелом. Может быть, вы этого просто не знаете? Может быть, – машина задребезжала, – вы провокация Позитивной Ложи?
Стекла лопнули. Рой проник внутрь. Никас даже не успел закричать от страха, слепни облепили его как глина. Они пытались кусать его, ползали, царапая кожу лапками, и злобно жужжали от голода.
– Ошибки быть не может, – прошептал рой прямо в его уши. – Вы человек. Материальная плоть. Хранитель Малого будет рад поговорить с настоящей жертвой… Миссионером, господин Аркас. Прошу прощения.
Слепни разлетелись. Никас скрючился от страха. Сердце бешено колотилось. Нечем было дышать.
Когда машина покинула грузовой отсек, Никас готов был молчать как тысяча партизан. Автомобиль окружили блестящие от масел фигуры. Никас, не в силах больше находиться взаперти, надавил на дверцу и выскочил наружу. Образы тряслись в экстазе и опадали, карабкались на пирамиды. Они были составлены из прозрачных дисков, на которых роскошная мебель трещала под клубками сцепившихся тел. Сверху тонкими струями лился газированный мед.
Не оборачиваясь, журналист прорывался, сам не зная куда, сквозь пирующую массу, поминутно спотыкаясь о лежащие тела, столы, бордюры и края пенящихся фонтанов. Его хотели куда-то увлечь, совали в рот деликатесы и недвусмысленно хватали за мужские регалии. Но он, как одержимый, рвался вперед, пытаясь найти свободный участок.
Наконец он остановился, просто потому, что устал и совершенно потерялся. Он не мог даже взглянуть поверх голов: – толпа дымила. Все пространство над фигурами было затянуто разноцветным смогом.
Уже не сопротивляясь, Аркас позволил увлечь себя в ячейку всеобщей вакханалии. Тут же ему разорвали китель на груди, и принялись лить масло на бледную кожу. Рот забили яствами, и принялись сдирать с изможденного миссионера штаны. Копия Мишель Мерсье на несколько секунд застыла над Никасом, а потом нырнула вниз, к его паху.
Журналист чуть не подавился тарталеткой. Он и не знал, что можно испытывать такое наслаждение, будучи сумасшедшим. Ему быстро и обосновано доказали, что воображение – великолепный любовник. Во всяком случае, когда ты играешь на его поле. Аркас почувствовал, что жизнь, внезапно начала налаживаться, притом резко, через рывок госпожи Мерсье.
Тут кто-то, особенно не целясь, начал лить на него коньяк.
Через какое-то время, журналист перестал понимать, где находиться. Перед глазами миссионера прокручивалась панорама, с чрезвычайно пикантным содержимым. Он совершенно опьянел и реагировал только на громкие звуки. Самым ярким впечатлением был сигнальный рев яхты сделанной из накрашенных человеческих ногтей. Рисково скользя подмышками по серебристым перилам, Аркас облегчался. Вниз, в голубоватую воду огромного бассейна, в котором застряло омерзительное судно.
– …высокая мораль утомляет, – совершенно отчетливо слышал он, раскисая в джакузи. Это было до того странно, что миссионер стремился найти говорящего, но ему чем-то светило в глаза. – Почему мы сосредотачиваем вокруг себя такие колоссальные ресурсы? Ведь совершенно очевидно, что мы не в состоянии их использовать? Это не совсем верно. Точнее, в корне неправильно. Ошибка кроется в устаревшей точке зрения, что сдержанность – это добродетель. Сколько нам еще путаться в дебрях этих предрассудков, страдать и мучить себя. Сдержанность, человеколюбие, щедрость и милосердие, – чрезвычайно калечащие привычки. Если можете, берите. Это куда естественнее, чем самоограничение и скромность. Это здоровое и ожидаемое стремление. Оно не вызывает подозрений у окружающих. Берите, если хотите стать сильным.
Никаса вывела из оцепенения стрельба и рев мотора. Его куда-то мчали, в воздухе метались радужные перья, лобовое стекло кабриолета было запылено белым. За рулем сидел образ в жемчужном костюме.
– Стреляйте же, сэр Аркас! – азартно кричал он, не оборачиваясь. – Иначе уйдут!
Мимо проносились какие-то желтые пятна. Никас различал только медные рога и длинные клювы.
– Стреляйте! – крикнул образ.
Их подбросило на ухабе и Никаса снова замутило. Он обнаружил у себя в руках ружье и поднял его, неуверенно прицелившись. Отдачей его опрокинуло вниз.
– Мы делаем это потому, что можем. Не потому что особенно злы. Тем, кто ниже, не понять, насколько тяжело отказаться от Жира. Жир – это жизнь. Без него мы – ничто. Шаг назад – пропасть, полное обезличивание. О каком милосердии может иди речь? О какой, скажите, пожалуйста, практичности? Жир гораздо ценнее будущего.
– Но почему?
– Жир защищает нас.
– От чего?
– От кого, господин Аркас. От кого. Только совершенно оскотинев, потеряв лицо, потеряв человечность… Навсегда смирившись со своей враждебностью к людям, можно войти в совершенно особенное состояние. Когда Одиночество отступает. Когда Его легко побороть. Когда не остается чувств, отличимых от голода. Мы не можем иначе. Мы искали и нашли. Не судите наши методы. Мы больше, чем люди. Мы часть нового божества. Все – Жир. Все к его алтарю.
Аркас ехал по красной дорожке, со свитой и оркестром. Он приближался к воротам во дворец. Ему салютовали полки, тысячи образов скандировали его имя. Журналист совершенно одурел. Путаясь в разноцветных лентах, он отбросил тянущиеся к нему руки, и упал на заднее сиденье. Парящие экраны с изображением неба гасли. Надвигалась мгла. Она расплывалась как облако отравляющего газа, и опускалось на площадь.
– Осторожнее… – неслышно сказал Никас. – Что это такое? Осторожнее… Вы что, не видите это?