Рукопись из Тибета
Шрифт:
Я подумал, взял несколько вступительных аккордов и затянул
В горнице моей светло, Это от ночной звезды, Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды…тихим переливом зазвенели струны
Красные цветы мои, В садике завяли все, Лодка на речной мели, Скоро догниет совсем…выдал с надрывом.
Дремлет на стене моей, Ивы кружевная тень, Завтра у меня под ней, Будет хлопотливый день. Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе, Буду до ночной звезды, Лодку мастерить себе…закончил я, после чего плеснув в стакан коньяка, залпом выпил.
Китаец, все это время внимавший открывши рот, протянул мне репку, а Кайман хлюпнул носом и сказал, — это точно про меня.
— В смысле?
— Вот так бывало, приду с гулянки бухой, лягу спать, а внутри огонь. Подняться, сил нет, мучаюсь. Маманя покойная встанет, принесет ковш воды, напоит — «спи дитятко».
— Вот она, сила искусства, — подумал я. И перешел к «Мурке». Для поднятия, так сказать, тонуса.
Проснулся на заре. В той же беседке. Над рекой клубился легкий туман, было зябко, вниз по течению плыла джонка.
Допив из бутылки остатки коньяка, пошевелил храпящего приятеля, рядом с которым мирно сопел Сунлинь.
— Вставай, лама Кайман! На утреннюю молитву!
Глава 9. Консенсус с коммунистами
За решеткой пыльного окна чирикали воробьи, в солнечном, проникавшем в камеру луче, парила пушинка, я сидел, скрестив ноги на шконке [225] , погруженный в нирвану, и размышлял. Над тем, что случилось.
225
Шконка — койка, и, вообще, спальное место в исправительных учреждениях
Отметив новоселье, а также учитывая трудный путь, мы решили устроить себе отпуск.
По утрам, после спортивной разминки и медитаций, Кайман спускался к реке, где удил спиннингом рыбу, я, сидя в тени на террасе, пополнял дневник новыми записями, Сунлинь копался в саду и занимался хозяйственными делами.
Далее следовал обед, а во второй половине дня мы прогуливались по окрестностям. Посещая древние храмы и монастыри, или же спускались вниз по реке на катере.
С заходом солнца, посмотрев вечерние новости, мы втроем сидели за чаем в беседке, ведя философские разговоры и слушая стихи великого китайского поэта Ли Бо [226] , жившего в восьмом веке, которые читал Сунлинь. Грустные и проникновенные.
226
Ли Бо (современное произношение Ли Бай) или Ли Тай-бо (кит. ; ; 701–762/763 г.) — китайский поэт времён династии Тан. Известный как бессмертный гений поэзии (кит. , варианты перевода — «святой поэт», «гениальный поэт»), Ли Бо принадлежит к числу самых почитаемых поэтов в истории китайской литературы и считается одним из крупнейших мировых поэтов, стоящий в одном ряду с именами Данте и Петрарки, Низами и Фирдоуси, Пушкина и Шекспира. Он оставил после себя около 1100 произведений (включая около 900 стихотворений).
навевали отрешенность и покой, древние строки.
В такие минуты хотелось слиться с природой, плыть в вышине облаком или скользить речной струей в неизвестные дали.
За несколько дней до истечения того срока, который был назван при встрече Панчен-Ламе, я отправился в город. Нужно было заказать спутниковую тарелку для телевизора (он брал только китайские программы), а заодно сделать ряд других покупок.
Оформив покупку и назвав адрес, по которому следовало доставить антенну, я вышел из магазина и направился к газетному киоску, намереваясь купить свежий номер «Жэньминь Жибао».
В это время из-за угла выкатил черный лимузин, остановился рядом и из него вышли двое, в шляпах и мешковатых костюмах.
— Лама Уваата? — спросил старший, коренастый крепыш, заступив мне дорогу.
— Да, сын мой. Чем могу быть полезен?
— Министерство государственной безопасности КНР. Майор Ли, — сунул он мне в лицо малиновое удостоверение. — Проедете с нами.
К такой встрече я всегда был готов и не моргнул глазом.
— Только не быстро, уважаемый. В машине меня укачивает.
Второй, длинный и худой, молча открыл заднюю дверь, я уселся на сидение. Он рядом.
Крепыш устроился впереди, поправил шляпу и бросил водителю, — трогай.
Миновав старую часть города, мы пересекли автомобильный мост через реку, направляясь в новую — китайскую. Отстроенную в европейском стиле.
Там, на одной из улиц, машина остановилась у административного вида серого здания, окруженного стеной, просигналила у ворот, те откатились в сторону. Лимузин, урча мотором, въехал внутрь и остановился.
— Выходите, — открыл дверь худой (я исполнил), после мы проследовали по мощеному двору с часовым на вышке, к глухой металлической двери. На ней значилось иероглифами «Стой. Пропуск!».
Майор нажал кнопку сбоку, внутри щелкнул запор, дверь бесшумно распахнулась.
Второй часовой, с оттянутой «ТТ» кобурой и дубинкой в руке, взглянув в протянутое ему удостоверение, щелкнул каблуками, и мы проследовали по гулкому, с запахом хлорки коридору.
Туда выходило десятка полтора дверей оборудованных «кормушками» с глазками, вдоль которых прогуливался вертухай [227] с ключами. Налицо был следственный изолятор.
227
Вертухай — тюремный охранник (жарг.)
У одной из них, с номером «13» мне приказали остановиться, вертухай отпер замок и потянул дверь на себя. — Входите.
Я шагнул вперед, она затворилось, лязгнул засов. Все стихло.
Лама Уваата оказался в одиночной камере.
В таких, в бытность прошлой службы, мне приходилось бывать много раз, с проверками и душещипательными беседами.
Теперь, судя по всему, беседовать будут со мной. Чекисты из Поднебесной.
Камера была размером два на три, с зарешеченным окном, узкой деревянной шконкой, бетонной парашей в углу и торчащим из стены медным позеленевшим краном над жестяной раковиной. Из которого с четкостью метронома [228] капала вода. Отсчитывая минуты бытия. А может быть вечности. Кто знает?
228
Метроном — прибор, отмечающий короткие промежутки времени равномерными ударами.
Спустя час, позади снова загремел засов, и дверь распахнулась.
— На выход! Руки за спину! — приказал тот же охранник.
За углом коридора нас ждал второй, отворивший решетчатую дверь и сопроводивший задержанного в следственный кабинет, рядом с которым находилась караулка.
Окно в нем тоже было зарешеченным, под ним стоял двух тумбовый стол, за которым восседал средних лет человек с бледным одутловатым лицом, в габардиновом кителе с полковничьими погонами. Перед ним лежала серая папка и стояла пепельница.