Рукопись, найденная в ванне
Шрифт:
– Желаете исповедоваться? – певучим голосом обратился ко мне этот человек.
У него были седые виски, волосы на голове высоко подбриты, напряженное неподвижное лицо аскета, во рту – золотой зуб, блеск которого напомнил мне о старичке.
– Нет, ничего подобного, – быстро произнес я. Затем, вдохновленный неожиданной мыслью, добавил: – Мне нужна лишь некоторая информация.
Священник мотнул головой.
– Прошу вас.
Он уверенно направился к алтарю. За алтарем находилась низкая дверь, освещаемая лишь розоватым светом рубиновой лампочки, подсвечивавшей какой-то образок.
– Я слушаю вас.
– Вы знаете шефа Отдела Инструкций? – спросил я.
Он слегка приподнял брови.
– Майора Эрмса? Знаю.
– И номер его комнаты?
Священник смешался. Он попытался теребить пуговицы мундира так, словно это была сутана.
– Вероятно, произошла… – начал он, но я его прервал:
– Итак, какой это номер, по вашему мнению, господин аббат?
– Девять тысяч сто двадцать девять, – ответил аббат. – Но я не понимаю, почему я…
– Девять тысяч сто двадцать девять, – медленно повторил я. Мне казалось, что я уже не забуду этот номер.
Священник смотрел на меня со все большим удивлением.
– Вы… Прошу прощения… Брат Уговорник дал мне понять…
– Брат Уговорник? Тот монах, который привел вас? Что вы о нем думаете?
– Я в самом деле не понимаю… – проговорил священник.
Он все еще стоял за письменным столом.
– Брат Уговорник является руководителем кружка монашеского рукоделия.
– Это полезное дело, – заметил я. – И что же, позвольте узнать, эта ячейка изготовляет?
– В основном литургические облачения и принадлежности для церковной службы, всякую религиозную утварь…
– И больше ничего?
– Ну, иногда… по особому заказу… Например, для Отдела Слежки и Доносительства недавно была изготовлена, как я слышал, партия кипятильников для чая с подслушивателями. А Геронтофильная Секция заботится об одежде и разных мелочах для болезненных старцев, скажем, о грелках с пульсографами.
– С пульсографами?
– Да, для регистрации затаенных влечений… Магнитофонные подушечки, в расчете на разговаривающих во сне… И так далее. Но как же так, разве брат Уговорник не говорил вам обо мне?
– Он говорил мне о различных… – я замолчал.
– Сотрудниках нашего Отдела?
– Мы говорили…
– Прошу прощения…
Священник вскочил с кресла, подбежал к сейфу и тремя уверенными движениями набрал номер на цифровых дисках.
Стальная дверь, щелкнув, приоткрылась.
Стали видны груды разноцветных, с печатями, папок. Священник стал лихорадочно рыться в них, вытащил одну, и я снова увидел его бледное лицо с блестевшими на лбу и под носом капельками пота, мелкими, как булавочные острия.
– Прошу вас, располагайтесь, я сию минуту вернусь.
– Нет! – крикнул я, вскакивая с места. – Передайте эту папку мне! – мною руководило какое-то вдохновение.
Он обеими руками прижал папку к груди. Я подошел к нему, впился взглядом в его глаза и взялся за картонный край папки, он не хотел ее отпускать.
– Девятнадцать, – медленно проговорил я.
Капли пота, как слезы, катились по его щекам. Папка сама перешла в мои руки. Я открыл ее. Она была пуста.
– Служба… Я действовал… Приказ свыше, – лепетал священник.
– Шестнадцать, – сказал я.
– Пощадите! Нет!
– Сядьте, пожалуйста. Вы не выйдете из этой комнаты, пока не получите разрешения по телефону, святой отец. Понимаете?
– Так точно!
– И сами вы не будете никому звонить?
– Нет! Клянусь!
– Хорошо.
Я вышел, закрыл за собой дверь, прошел по коридору, миновал пустую потемневшую часовню, спустился по винтовой лестнице. Снаружи часового уже не было. Я вызвал лифт – и вдруг обнаружил, что держу в руках отобранную у священника желтую папку.
Комната девять тысяч сто двадцать девять находилась на девятом этаже. Я вошел туда без стука.
Одна из секретарш вязала на спицах, другая ела бутерброд с ветчиной и помешивала чай. Я поискал глазами следующую дверь, в кабинет шефа, но здесь не было видно никаких других дверей. Это меня шокировало.
– К майору Эрмсу, со специальной миссией, – объявил я.
Секретарши словно бы и не слышали. Та, которая вязала, сосредоточенно считала петли.
"Может, нужен какой-то пароль?" – мелькнуло у меня в голове. Я еще раз окинул взглядом небольшую комнату. Вдоль стен стояли секции узких полок, разделенных вертикально на большое число узких ячеек. Над одной из них, довольно высоко, висел раскрашенный в цветочки микрофон. Обратиться еще раз значило смириться с поражением. Я положил свою желтую папку на стол той девушки, которая ела.
Она посмотрела на нее, продолжая жевать. Над зубами у нее розовели десны. Затем мизинцем отодвинула салфетку, в которую был завернут хлеб, но так, что часть его осталась выдвинутой за край бумаги.
Я подошел к полке и в глубине ячейки заметил за ней что-то белое – поверхность двери.
Она была загорожена полками. Без раздумий я ухватился за секцию и стал ее отодвигать. Вертикальные пластины, делящие полки на ячейки, угрожающе зашелестели.
– Шестнадцать, семнадцать… – считала зловещим шепотом секретарша, – девятнадцать…
Полки за что-то зацепились. Дверь освободилась лишь наполовину. Я заметил, что она отворялась в ту сторону, нажал на ручку и протиснулся между косяком и боковиной секции полок.
4
– Наконец-то вы изволили явиться! – приветствовал меня юношеский голос.
Из-за письменного стола красного дерева поднялся офицер со светлыми, как лен, волосами, без кителя, в одной рубашке. В комнате было очень жарко. Из ящика стола он достал маленькую щеточку.