Рукописный девичий рассказ
Шрифт:
Отчетливо просматривается бульварно-литературная «основа» такого, самодеятельного, или «наивного», «творчества». В повести К. Филипповой, рисующей картину жизни Екатеринбурга середины 1910-х гг., одна из гимназисток в качестве сочинения на свободную тему пишет рассказ о любви:
— А вот еще сочинение, — и Геннадий Петрович <...> стал перебирать стопку.
Наконец он вытащил чью-то тетрадь. <...> Все тотчас замерли. Первая ученица! Уж, конечно, она написала самое замечательное сочинение.
— Я прочту вам небольшой отрывок, — сказал учитель, раскрывая тетрадь, и ровным голосом начал: „Трепетной рукой он обвил ее стройный стан, и они помчались в бешеном вальсе. Она точно
Чуть заметная улыбка пробежала по лицу Геннадия Петровича. Этого было достаточно, чтобы девочки, настороженно слушавшие сочинение, вдруг сдержанно фыркнули в парты. Еще секунда, и грянул бы дружный хохот, но Геннадий Петрович строгим взглядом удержал класс.
— Я не буду зачитывать до конца, — сказал он. — Дальше написано в том же духе. Те же красивые, пышные фразы, взятые из плохих романов. Не следуйте этому примеру! Истинно-художественное произведение всегда просто. Ему чужды подобные эффекты...
Обратим внимание на то, что в обоих произведениях, описывающих девичье творчество, роль творческой рефлексии над текстом выполняет deus ex machina — либо отец-интеллигент, либо учитель словесности. Сама же девичья среда органично воспринимает непрофессиональные, наивные тексты. Это и немудрено, ведь они являются порождением самой ментальности «сословия городских барышень», подсознания девиц среднего класса, знакомых с образцами сложившейся к последней трети XIX в. «бульварной» литературы.
Книга К. Филипповой включает сюжет, связанный с созданием ученицами женской гимназии нелегального рукописного журнала «Луч света». Данный эпизод (завершившийся исключением героини повести из гимназии) дает нам возможность познакомиться с жанровым составом дореволюционной рукописной журнальной словесности.
Итак, юноша, знакомый одной из гимназисток, представляет в журнал основанный на реальных событиях рассказ об учителе-художнике, уволенном за создание полотна критического содержания. Главная героиня повести Ирина написала рассказ «о том, как одна девушка <...> хотела сделаться учительницей, но родители принуждали ее выйти замуж за богатого старика»; в итоге девушка «ушла от родных и все-таки сделалась учительницей». А гимназистка Мика Русанова передала для журнала стихи, в которых «было все: и пылкая любовь, и коварная измена, и смертоносный яд, и свадьба, и все завершалось самыми грустными похоронами» [Филиппова 1938: 133–137]. Таким образом, на страницах журнала есть и проза о несчастной любви, и сюжетные стихи о несчастной любви. Стало быть, вполне возможно появление и сюжетной прозы о несчастной любви.
Размышляя над differentia specifica девичьих рукописных рассказов, можно попытаться определить нечто вроде их фабульной морфологии. В предельно абстрактной форме фабула подавляющего большинства рукописных девичьих рассказов выглядит, на наш взгляд, следующим образом.
A. Возникновение устойчивых взаимоотношений между мальчиком-подростком (юношей) и девочкой-подростком (девушкой). Зарождение любовного чувства.
B. Нарушение устойчивых отношений. Проверка истинности зарождающегося любовного чувства.
C. Восстановление любовных отношений «на новой ступени».
Нарушение зарождающихся любовных отношений может осуществляться в двух основных формах: оба героя разлучаются «в этом мире» или один из героев по какой-либо причине навсегда покидает «этот мир».
В зависимости от той или иной формы нарушения зарождающихся любовных отношений реализуется третья часть фабулы —
воссоединение любящих происходит реально, «на этом свете», либо идеально («верность погибшему»), «мемориально» («память, тоска, печаль о погибшем») или, наконец, мистически («воссоединение на том свете»).
Расположим рукописные рассказы в соответствии с разными вариантами развития трехчастной фабулы. Поскольку первая часть («знакомство») не нуждается в специальном рассмотрении, мы начнем рассмотрение вариантов со второй части фабулы.
Линия Ba — временное прекращение зарождающихся любовных отношений — реализуется в следующих трех вариантах, каждый из которых предполагает свой способ их восстановления.
Варианту Ba1 — прекращению отношений вследствие козней (соперника/соперницы) — соответствует модель Ca1 — восстановление единства любящих в результате преодоления данных козней («Настоящая любовь», «Роман о дружбе и любви», «Неожиданная встреча» и др.).
Варианту Ba2 — прекращению отношений по инициативе девушки вследствие возникших сомнений в искренности чувства, обиды, недоразумений и т. п. — соответствует модель Ca2 — воссоединение вследствие усилий юноши («Люби меня», «Аленька», «Инга», «Трудное счастье», «Финал» и др.).
Варианту BaЗ — прекращению отношений по инициативе юноши после интимной близости с девушкой — соответствует модель CaЗ — юноша возвращается к оставленной ранее девушке, ставшей матерью его ребенка («Фараон», «Повесть о любви», «10 „Б“» и др.).
Линия Bb — прекращение отношений вследствие смерти одного из героев (внезапная болезнь, убийство соперником, убийство неизвестными злодеями, самоубийство) — предполагает два варианта воссоединения: Cb1 — сохранение верности погибшему, сохранение памяти о погибшем как процесс утверждения идеального воссоединения с возлюбленным и Cb2 — ответное самоубийство (или смерть от несчастного случая) как акт посмертного воссоединения.
Линия Bb—Cb1 реализуется, например, в рассказах «Желтые тюльпаны», «Горе», «Василек», «Марийка» и др.
Линия Bb—Cb2 реализуется в таких рассказах, как «Легенда о любви», «Разлучница», «Баллада о красных гвоздиках», «Королева», «Помни обо мне», «Суд», «Измена девушки», «Третий лишний», «Вот такая любовь», «Сердце на снегу», «Сильнее гордости — любовь», «Аленкина любовь», «Ирина», «Интервью», «Первая любовь», «В день свадьбы» и др.
Подавляющее большинство сюжетов с той или иной степенью точности укладываются в описанную трехчастную схему. Незначительное количество рассказов (например, «Полонез Огинского», «Рассвет», «Тюльпаны» и «Подлость») не соответствуют ей.
Поскольку абстрактный фабульный архетип девичьих рукописных рассказов может, по всей видимости, быть сведен к трехчастной формуле, все элементы которой включают в себя любовную семантику (любви посвящены и те тексты, которые не укладываются в предложенную формулу), то включение в жанровое определение девичьего рукописного рассказа определения «любовный» представляется вполне целесообразным.
Понятие «девичьего любовного рукописного рассказа» формально охватывает все зафиксированные тексты; трехчастная формула логически удерживает около 90 процентов зафиксированных (сюжетно не повторяющихся) текстов. Но, как и в любом жанре, по мнению составителя, существуют девичьи любовные рукописные рассказы par excellence, рассказы, определяющие «лицо» жанра. Как представляется, в группу таких «репрезентативных» текстов входят рассказы, включающие смерть или реальную угрозу смерти хотя бы одного из героев. Связка «любовь+смерть» охватывает порядка 60–70 процентов зафиксированных сюжетов. Наконец, семантическим ядром девичьих любовных рукописных рассказов является группа текстов, в которых не просто наличествует тема «любви и смерти», но реализуется сюжетный ход «самоубийство в ответ на смерть любимого» (он присутствует примерно в 40 процентах рассказов).