Руль истории
Шрифт:
Денег сейчас по-настоящему достаточно только у тех, кто высасывает их из сырьевой спекуляции либо впрямую из бюджета.
Однако эта группа тоже не может обеспечить своими покупками жизнеспособной национальной экономики — во-первых, потому, что группа эта относительно немногочисленна, а во-вторых, потому что покупки она делает главным образом за рубежом, здесь адмиралам бизнеса покупать просто нечего. Частные яхты, самолеты-вертолеты, футбольные команды и километры угодий на Лазурном берегу и в Альпах — это уже совсем иной уровень.
Экономика современной России вертится за счет тех, к кому крохи
Надеяться на то, что коррупцию можно победить какими-то показательными процессами и вообще жесткостью наказаний — просто маниловщина. Сама экономика, чтобы не рухнуть, потребует возобновления массовой коррупции после любой встряски.
Но это лишь поверхностный ответ. Ведь не только в постсоветской России воруют. Не при Путине же коррупция началась, и не после залоговых аукционов ельцинской поры. Алчность государственного аппарата справедливо считалось вечной и неизбывной российской язвой. Говорят, еще Николай Первый сетовал: в России лишь один человек не ворует — я…
А уж что творилось в последние десятилетия перед Октябрьской революцией! «Россия, которую мы потеряли», вся утекла в казнокрадство и воровство, конвертированные в парижских ресторанах и борделях в первые ростки демократии.
Так что ничем особенным современная система себя не запятнала, и полагать, что побороть ее продажность можно, просто сменив президента или премьера — это, как у нас любили говорить еще со времен царской Думы, всего лишь глупость или предательство.
Если подумать непредвзято — ответ, в общем, тоже лежит на поверхности. Стоит только обратить внимание на очевидный, однако в пылу сиюминутных политических баталий совершенно игнорируемый факт, что уровень коррупции в России всегда был прямо пропорционален интенсивности наших попыток прописаться в общеевропейский дом.
И все становится на свои места.
Пока вельможам в России волей или неволей хватало комфорта, который могла обеспечить собственная страна — как, скажем, при князьях и царях московской династии или при, не к ночи будь помянут, Сталине — коррупция была минимальной. Среднестатистической. Обыденной.
Как только перед мечтательными глазами элит начинали маячить райские нужники Европы — коррупция становилась национальным бедствием, ставящим под угрозу само существование страны.
Технологии обеспечения комфортного и престижного образа жизни у наших западных соседей в силу ряда исторических причин (раньше промышленный переворот начали, вовремя колонии ограбили и пр.) объективно были и есть куда выше качеством, но стоили и стоят гораздо дороже, чем их убогие русские аналоги. Особенно в периоды, когда Русь выкладывалась до последней капли крови, чтобы отбить очередное нашествие братьев по европейскому дому. Или чтобы истребить всех плохих и все плохое, и так построить очередное справедливое общество.
Самое по русским меркам большое честное богатство и самое щедрое официальное жалование в масштабе европейских цен всегда были не более чем весьма скромным вспомоществованием. На него никогда нельзя было и НИКОГДА НЕЛЬЗЯ БУДЕТ купить то, что составляет ныне предел мечтаний любого успешного человека, который «этого достоин» и «этого достойна». Все объекты вожделений и символы престижа производятся из более дорогих материалов, на более дорогом оборудовании, более дорогой рабочей силой, на невероятно дорогой земле… Недвижимости в Ницце у нас ведь всякий достоин, правда? Каждая врачиха и каждая учителка достойны личного самолета, не то пациенты и ученики засмеют… Но на честные деньги ничего подобного в России не могли себе позволить ни при Петре Первом, прорубившим окно в Европу, ни при матушке Екатерине, ни при Александре Освободителе, ни при Брежневе, ни при Путине.
Западный уровень потребления всегда был и, видимо, в обозримом будущем навсегда останется принципиально дороже честных доходов россиян. Принципиально выше честного дохода комбайнера, генерала, доктора наук, ракетчика, министра. Российские баре выходили на этот уровень, выжимая все соки из крепостных и гоня из вечно полуголодной страны все зерно за кордон. Для государственного же человека лихоимство, распил-откат либо внешнее кормление за прямую государственную измену — суть единственные способы встать на уровень «достойного» потребления. Единственные со времен Петра, попытавшегося сделать Россию европейской страной.
Это очень хорошо видно опять-таки на примере Китая. Уж там-то, казалось бы, конфуцианство! Совершенные мужи! Основанная на государственных экзаменах социальная мобильность! И тем не менее с середины позапрошлого века, как только после поражений в «опиумных войнах» принят был курс на так называемое «самоусиление» и консервативная империя стала пытаться осуществить техническую и военную модернизацию, европейский уровень жизни и комфорта нечувствительным образом стал восприниматься обновляющимся правящим классом как самая существенная часть модернизации. И коррупция из мирной, патриархальной, не нарушавшей ни на волос основ народной жизни, стала превращаться в степной пожар. И пика достигла после краха империи и надлома культурной традиции, при милитаристах и Чан Кай-ши, когда западная цивилизация была для китайской элиты идеалом и при том почему-то без подмазки ни одно модернизированное колесо не крутилось.
А вот теперь там иначе.
Но даже те, кто об этом знает, почему-то не идут в своих рассуждениях дальше, чем «вот в Китае взяточников расстреливают — потому там и не воруют». Тогда как на самом деле все наоборот — в Китае взяточники редки, поэтому их и можно расстреливать без опасений перестрелять все активное население.
Дело в том, что в расчетливо и твердо развивающейся стране большинство людей, от председателей кооперативов до миллиардеров уверены: даже если мне сейчас еще не хватает, я разбогатею вместе со своей страной.
А вот у нас, как правило, с точностью до наоборот: мне сейчас не хватает, и поэтому я немедленно разбогатею за счет своей страны.
Почему?
И тут мы опять упираемся в идею традиционных смыслов, в идею наличия или отсутствия КУЛЬТУРНОГО ПРОЕКТА, который ощущался бы большинством трудоспособного населения страны как естественный, служил бы оправданием отождествления частного с общим, сцепкой между личностью и державой, придавал бы любой деятельности индивидуума надындивидуальную пропитку…