Румбо
Шрифт:
Веселись-гуляй, народ… от пещер до небоскрёбов.
Разве так принято вершить судьбы великим?
А думаем мы головой исключительно.
И понимаем, что в ловушке.
Мать загнала нас в ловушку.
Потому что жить означает: терпеть. А не жить, означает: боль. И мы мечемся в этой ловушке. А она, стоклятая, с косой своей резвою, ждёт-поджидает: идите к мамочке.
К мамочке.
Чтобы сказать без тени лицемерия: а, так вот, стало быть, как обстоят дела… гм, занятно.
Е! Щёраз-щёраз-щёраз, ещё хотя бы раз…
Мясокомбинат
— Кто таков больной Подгузкин? — спросил главный врач, приподнимая глаза от анамнеза.
— В 307-й у окна. Его тоже рвало. И вообще, в последнее время все жалуются на плохое самочувствие. — Елена Гиреева, старшая медсестра отделения, поправила заколку в копне густых крашеных хной волос. — Мне самой, признаться, херово вчера стало чего-то. Я думала, месячные…
— Странно… может, отравление? Что там в столовке, грибами какими-нибудь кормят? — врач озабоченно встал, подошёл к окну.
Стояла тихая влажная ночь.
— По симптомам похоже… но я из столовки ничего не ем, я из дома берууеее… — Елена вдруг проблевалась склизким потоком на шкаф с анализами. — Извините… я сейчас… всё это вытру, — она засуетилась, подыскивая тряпку.
— Да, уж потрудитесь. — доктор наморщил рот, покусывая внутреннюю сторону щёк. Затем яростно ковырнул в носу, вынул что-то, с пять секунд разглядывал, затем вытер о спинку стула.
Достал из ящика стола мобильный, недолго подумав, нажал клавишу вызова.
— Абонент не отвечает или временно недоступен, — вежливо пояснил робот.
В раздражении, махнул рукой.
— Вы не 3ое случаем звоните? — Лена замывала дверцу.
— Ей… — врач поморщился, выбирая раствор из ампулы, — опять недоступна. Не могу понять, что происходит: исчезла, и ни слуху, ни духу… две недели почти уже. А тут это отравление ещё так не кстати…
— Загуляла 3ойка, вот что происходит, — объявила после некоторой паузы старшая, выжимая тряпку, — вы уж простите, но это ж все знают.
— Что знают? Ну-ка, ну-ка, рассказывай! — врач возбужденно поёрзал.
— Да что же рассказывать… Сначала Денис её поёбывал из хирургического, а теперь она Борису Николаевичу плотно на хуй села. И даже уже не стесняется: охранник говорил, они на офисной стоянке в машине его сношались, и похуй общественность. А сейчас Борис Николаич в отпуск уехал — без жены, говорят. Так, видать, и она с ним намылилась…
— Ах, вот оно как… ну-ка подойди сюда! — доктор нетерпеливо преградил Елене дорогу, требовательно сжал соски ладонями. — с Борисом Николаевичем, говоришь? Ну-ка расскажи, расскажи ещё! — нагнул её у холодильника, помог освободиться от трусов.
Они громко дышали.
Вошёл Румбо.
Посмотрел на ручку настройки.
Так и есть: чутьё не обмануло.
— Кто вы такой?! — зло оторопел доктор.
Елена судорожно выскользнула в ванную.
Ага, и это предусмотрено: при попытке нарушить границу он становится видимым. Что же…
— Не волнуйтесь, я вам не помешаю… мне просто нужно перенастроиться. Продолжайте заниматься своими делами, прошу вас! На меня можете не
Пальцы тронули ручку.
— Стой, где стоишь, не шевелись! — врач страшно посмотрел на него, меняясь в облике.
С испугу Румбо неловко надавил на пластиковый цилиндр, и ручка с хрустом отломилась.
Помещение преобразилось в Мясокомбинат.
Румбо: просторный больничный халат, под ним — старая футболка Slayer, на ногах бывалые кеды.
Сестра: чёрный ядовитый истукан в углу.
Врач: сухой, творожистый, хрящеватый, с червивым месивом вместо лица:
— Ну, здравствуй, Румбо.
— Гаврило?..
— Покажи-ка свою регистрацию.
— Это с какой стати? Ты кто, адский мент, что ли?
— Ага, ацкимен…
Сестра плюнула одноразовым шприцем в глаз.
Сразу же отключились ноги. Слепой крик завязал узлом сердце, задавил пыткой лёгкие.
Гаврило поймал волну страдания и проверил регистрацию.
Загундосил сквозь червей лениво:
— Всё, что ты делаешь, неизбежно, так что не заморачивайся по пустякам. Людям свойственно высокомерие, когда они сравнивают себя с соседствующими формами жизни, например, с насекомыми. Хотят верить, что в их никчёмную жизнь вложен какой-то тайный смысл. Бога изобрели себе, надо же. Раздавите каблуком таракана и внимательно посмотрите на останки: вот он, тайный ваш смысл. И вы, и таракан — лишь крохотные искры Солнечного костра. Два извива энергии: махонький, и размером побольше. Возьмите одноразовую зажигалку. Чиркните спичкой. Спичка сгорает в разы быстрее. Но горят они одним огнём. И нет огня важней или лучше другого: огни — это просто огни. А вместе они — Пламя. Вообрази, как сгорает Космос. Вообрази, как сгорим все мы. Но ты не можешь не гореть: когда рождён, выбор отсутствует. Ты стал метаться между слоями реальности, Румбо, чего делать не рекомендуется. Я — лишь реакция этой реальности, и мой тебе совет: не превращайся в новогодний фейерверк.
Эти слова вошли в сознание, а Червивое Лицо изменило форму, уплощаясь в пласт прессованной плоти. Пронзительно-белый костяк медсестры клыком торчал из заиндевелой туши.
Ухватил Топор Мясника, надел фартук и стал рубить мясо, но его становилось всё больше. Чем резвее рубил, тем плотнее наваливают.
Мерно гудит сальная лента конвейера.
Сколько же можно? Где у них тут Начальник Цеха, а позвать бы его сюда!..
Чмокнула дверь и, раздвинув туши, вошёл Начальник Цеха, весь в половых язвах и свищах-клоаках:
— Что тут у вас? Докладывайте.
— Слишком много мяса, командир, — деланно вытер лоб, — перекур бы устроить.
— Перекур? Это пожалуйста. Вторая дверь налево по коридору.
— Ого… здесь что ли? — вошёл в приподнятом настроении. — А чего это она у вас железная?..
Знакомое ощущение задвигаемых за спиной засовов.
Дьявол, сколько раз ещё нужно попадать в твои ловушки, чтобы научиться осторожности?!
Но где я?..
Узкий металлический стакан, наверху жёлтая лампа. Лифт?..