Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Суворова не было с ним уже более недели. Вскоре после сражения при Козлудже знаменитый генерал заболел лихорадкой и подал рапорт с просьбой о предоставлении отпуска для лечения. Румянцев удовлетворил его просьбу, хотя и понимал, что ссылка на болезнь была только предлогом, что подлинной причиной была ссора с Каменским. Не сработались два видных военачальника. Каменский обидел боевого товарища тем, что пытался приписать себе главную заслугу в победе над турками, одержанной при наступлении на визирскую армию.
В ответ на просьбу Каменского дозволить штурмовать, последний оплот визиря Румянцев через эстафетную связь направил
Правда, попав в силки, визирь продолжал торговаться. Он еще не давал согласия на принятие условий мира, предложенных Россией. Он просил перемирия и открытия нового мирного конгресса. Но от его писем уже веяло безысходностью.
Двадцать восьмого июня Румянцев получил от визиря очередное письмо, в котором он, снова поднимая вопрос о перемирии и конгрессе, изъявлял готовность направил в Журжу своих представителей для переговоров. Румянцев ответил незамедлительно. Он предупредил визиря, чтобы тот не посылал уполномоченных в Журжу, а вошел в сношение с генералом Каменским. Касаемо главного он написал следующее: «О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать. Ваше сиятельство знаете нашу последнюю волю: если хотите мира, то пришлите уполномоченных, чтобы заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много толковано и было объяснено. И доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия никак не перестанут».
Отправив ответ на визирское письмо, Румянцев вызвал князя Репнина, вернувшегося из отпуска.
— Займитесь изучением материалов Фокшанского и Бухарестского Конгрессов, — сказал он ему. — Вам придется подписывать мир с турками.
— А господин Обресков?
— Обресков застрял в Фокшанах, не скоро доберется, а переговоры могут начаться не нынче-завтра.
— Вы думаете, визирь согласится на мир без конгресса?
— Визирю некуда больше деваться.
Главнокомандующий не ошибся в своих расчетах.
Спустя два дня от Каменского поступило срочное донесение: визирь выслал к нему для отправки в главную квартиру армии двух уполномоченных со свитой из ста человек.
— Очень хорошо, — обрадовался Румянцев. — Я встречу их в Кучук-Кайнарджи.
Он отобрал из корпуса Репнина два пехотных полка, пять эскадронов кавалерий и с этим войском направился в селение, прославившееся неслыханной победой русских войск над превосходящим противником. Он избрал это место для встречи с турецкой делегацией не только потому, что оно должно было напомнить ей в несокрушимой силе русского оружия. Селение Кучук-Кайнарджи стояло на дороге Силистрия — Шумла, по которой направлялось подкрепление войскам, осаждавшим ставку визиря. Пусть турки своими глазами увидят, как велика угроза главному визирскому лагерю.
Уполномоченных визиря Румянцев принял не сразу. Их заставили более часа простоять у входа в селение, потом
— Фельдмаршал ждет вас, проходите.
В комнате, куда их привели, кроме Румянцева оказалось еще несколько генералов. Им представили всех: Гессен-Дармштадтский, брат супруги великого князя Павла, князь Репнин, дежурный генерал Игельстром, генерал-квартирмейстер Муромцев.
После обычных в таких случаях церемоний главный турецкий уполномоченный Ресми-Ахмет-эфенди вручил Румянцеву письмо визиря и сразу же заговорил о необходимости немедленно начать переговоры. Румянцев внимательно посмотрел на него и, ничего не ответив, попросил переводчика устно перевести содержание визирского письма.
Письмо визиря, содержало общие слова о желательности скорейшего мира.
«Я прошу всемогущего, — переводил переводчик, — ниспослать нам свое благословение к постановлению блаженного мира, и вашим дознанным мне благоразумием, проницанием, скромностью и храбростью, отличая и отделяя во всяком пункте трудное от нетрудного, я не сомневаюсь, что плод скромной вашей, твердости будет средством к облегчению сего дела, так как и я, ваш искренний, упражняюсь облегчить, сколько можно, затруднение от дел и ваше сердце то засвидетельствует…»
Едва переводчик закончил перевод, как уполномоченные снова стали просить начать переговоры. Румянцев медлил. Наконец заговорил:
— Видит Бог, как велико мое почтение к визирю. Однако в сей момент я считаю невозможным остановить движение войск к Шумле и потому нахожу открытие переговоров несвоевременным. Впрочем, — после небольшой паузы продолжал он, — я могу согласиться на переговоры, но только с условием, чтобы все было кончено и мирный трактат был подписан не позже как через пять дней.
Уполномоченные с минуту посовещались между собой; и объявили, что с условием фельдмаршала согласны.
— Сегодняшний день не в счет, — сказал Румянцев. — Переговоры начнутся завтра. Где и в котором часу — вас уведомят дополнительно. С нашей стороны переговоры будет вести сей генерал, — показал он на Репнина.
Когда турок повели в отведенные им квартиры, Муромцев широко перекрестился:
— Слава Богу, войне приходит конец.
— Потрудитесь заготовить два ордера, — строго сказал ему Румянцев. — Первый — Каменскому. Сообщите о переговорах да строго предупредите, чтобы не лез в пекло. Теперь нам потеря и одного человека дороже ста турков убитых. Второй ордер — Глебову. Сим уведомите его, что по обстоятельствам мирной негоциации я с малым отрядом остаюсь вблизи места мирных переговоров, общее командование армией вручаю ему. Задача такая: пока идут переговоры, держать противника в утесненном, запертом состоянии, укреплений его не атаковать.
Румянцев был предельно сосредоточен, говорил быстро, отрывисто. Таким Репнин видел его в Ларгском и Кагульском сражениях. Весь во власти главной своей мысли. Ни слова лишнего.
Но вот распоряжения отданы, генерал-квартирмейстер с дежурным генералом ушли писать ордера, и строгие глаза фельдмаршала как бы оттаяли, с лица исчезла печать напряжения, и он дружески кивнул Репнину.
— Кажется, я свое сделал, теперь слово за вами, князь.
— Я вожу с собой две бутылки шампанского, — сказал Репнин. — Не выпить ли нам по сему случаю?