Румянцев-Задунайский

Петров Михаил Трофимович

Румянцев приказал кучеру остановиться, выразив опасение, что они едут не той дорогой. Вместо старых изб можно, конечно, поставить новые, но насколько он, Румянцев, помнит, в Чечерске не было ни одной яблони, а тут сплошные сады.

— То не сады, ваше сиятельство, — сказал ямщик, — то хворост, для вида утыканный.

— Как для вида? — не понял Румянцев.

— А так… Приехал барин, согнал мужиков да с подводами в лес. Строгий барин. Палкой лупил, ежели не так дерево вкопаешь.

— А дома?

— То солдаты постарались. Много их тут было.

Румянцев

вылез из возка и направился к ближайшему дому. Тропинки почему-то не оказалось, и адъютант побежал вперед, пробивая в снегу путь фельдмаршалу.

— Ваше сиятельство, сие не дом, — закричал он, добежав до размалеванных ворот.

Это была правда. То, что Румянцев принял за окна, были рисунки на огромном деревянном щите. Калитка тоже была не настоящая, нарисованная. Румянцев заглянул за щит, изображавший фасад дома, и увидел покосившуюся избенку, до крыши засыпанную снегом. Так вот, оказывается, в чем дело! Избенки оставались на месте, но их искусно скрыли от постороннего глаза.

— А где сами жители?

На этот вопрос не смог ответить даже дотошный ямщик, к которому обратились, вернувшись к возку.

— Не ведаю, ваше сиятельство, местного надо спросить.

В это время со стороны церквушки прискакали двое верховых, один в чине полковника, другой в партикулярном платье. Полковник, узнав Румянцева, спрыгнул с коня и стал рапортовать о подготовке к встрече государыни. Полковник сообщил, что ее приезд ожидается вечером, поэтому он распорядился расставить по тракту солдат для освещения дороги факелами.

— Вижу, старались на совесть, — с усмешкой повел головой в сторону изб Румянцев. — Одно непонятно: куда девались жители?

— А мы их в соседнее село согнали, — бойко ответил тот, что был в партикулярном, представившись предводителем местного дворянства.

Румянцеву объяснили, что все это — дома, сады и прочие «видимости» — сделано по личному распоряжению князя Потемкина.

— И как много таких маскарадных деревень? — полюбопытствовал Румянцев.

— По всему тракту, ваше сиятельство, до самой Тавриды.

Ночлежные дома находились недалеко от церкви. Один из них походил на настоящий дворец, какие обычно возводятся в больших городах. Он предназначался для самой императрицы. Когда Румянцева ввели внутрь этого здания, ему показалось, что он попал в один из уголков Эрмитажа. Разрисованные стены, картины, зеркала, бронзовые статуэтки, ковры, устилавшие пол… Полковник открывал двери в многочисленные комнаты и пояснял: «Это приемная, это столовая, это уборная…» Показал и опочивальню императрицы. Она была невелика по размерам, но обставлена со вкусом.

Румянцев попросил принести ему в комнату что-нибудь жидкого, горячего. Ему принесли наваристых русских щей, от которых его сразу потянуло ко сну, и он решил подремать, устроившись в кресле.

Он дремал до самого вечера. Проснулся от голоса адъютанта:

— Ваше сиятельство, едут!

Когда он, накинув на плечи шубу, вышел на крыльцо, городок весь сиял в огнях. Держа над головами факелы, на площади гарцевали уланы. Вдруг над фасадом главного здания разноцветными

снопами взлетели огни фейерверка, грянул военный оркестр, и под его звуки на площади показался первый возок, впряженный в шестерку лошадей. Румянцев, сбросив с плеч шубу, направился к возку. К нему пристроились полковник, тот, что показывал ему помещения, и несколько представителей местного дворянства. Дворяне несли хлеб-соль.

Екатерина вышла из возка, опираясь на руку своего фаворита. Это был еще совсем молодой человек в генеральской шляпе, с мягкими, приятными чертами лица.

— Я рада, что нашла вас в таком великолепном виде, — сказала Екатерина, подавая Румянцеву руку.

Из возка вышли еще три человека, в которых угадывались иностранцы. Их представила сама императрица: принц де Линь, граф де Сегюр, барон Кобенцель.

Суматоха, вызванная приездом государыни и ее спутников, постепенно улеглась. Приехавшие расселились по комнатам, музыка прекратилась, установилась тишина. Но вот прошел час или даже меньше, и прозвучал пушечный залп, оркестр заиграл вновь. То был сигнал к началу пира.

Пир проходил в специально построенном здании. За длинным столом разместилось человек двадцать. Румянцева усадили между австрийским императором и французским посланником де Сегюром. Все внимание, разумеется, было обращено на императрицу. Произноси первый тост, предводитель местных дворян назвал ее величайшей из великих, добрейшей из добрейших и в заключение продекламировал стих Сумарокова:

— Петр дал нам бытие, Екатерина — душу.

Когда-то Екатерина противилась тому, чтобы ее называли великой. Но сейчас на лице ее было выражение приятности. С годами она привыкла к восхвалениям ее личности и уже принимала это как должное.

В ответ на тост представителя дворянства она сказала:

— Я служу Европе и империи, как повелевают мне Бог и моя совесть. Я никогда ничего не предпринимала, не убедись предварительно, что все, что я делаю, направлено на благо моего государства. Российское государство сделало для меня бесконечно многое, и я думаю, что моих личных способностей, направленных к благу, процветанию и высшим интересам государства, едва ли достаточно для того, чтобы я могла поквитаться с ним.

Речь императрицы вызвала новый прилив верноподданнических чувств. Все стали наперебой восхвалять ее личные достоинства, говорить о благах, которые она внесла в государство царственным правлением своим, божественной мудростью своей, — благах, сделавших всех ее подданных самыми счастливыми людьми, на свете.

После угощения все разбрелись по разным углам. Гофмаршал стал подбирать компанию для игр в покер. Екатерина первая изъявила желание сесть за карточный столик.

— А вы, граф? — обратилась она к Румянцеву.

Румянцев ответил, что был бы счастлив провести время в компании ее величества, но его ждут дела в губернаторстве и потому просит дозволения уехать.

— Разве вы поедете не с нами?

— Я буду встречать ваше величество в Киеве.

Екатерина взметнула брови, выражая неудовольствие, но удерживать его не стала.