Румянцевский сквер
Шрифт:
— Надеюсь, одного часа вам хватит.
После чего уселся за письменный стол в углу и включил новомодный транзисторный приемник. Тихая музыка, прерываемая тихим же бормотанием, стала фоном, не мешающим читать.
«Дело» Якова Акулинича было довольно тощее. Саша всмотрелся в фото отца, анфас и в профиль. Остриженный, с угрюмым взглядом, отец не был похож на самого себя, запечатленного на любительском снимке с гитарой в руках.
Листы допросов.
«Чем вы занимались в спецлаборатории?» — «Моя тема засекречена». — «Отвечайте. Мы допущены ко всем секретам государства». — «Занимался радиотехническим
Углубляясь в пожелтевшие листы, исписанные бледными чернилами, Саша испытывал странное, давящее воздействие какой-то нечистой силы. Она словно ввинчивалась в мозг прицельными, как короткие пулеметные очереди, вопросами. Она презрительно пренебрегала грамматикой («апаратура», писал неведомый следователь. «Напровление»…). Она не искала вину, а требовала ее подтверждения — как будто все было заранее задано, установлено…
«Установлено, что вы регулярно имели радиосвязь с Чикаго. Дайте фамилию и адрес своего сообщника». — «Я был членом общества коротковолновиков, имел официальную лицензию. Да, был радиообмен с коротковолновиком в Чикаго. Он никакой не сообщник…» — «Фамилия, адрес». — «Питер Кларк. Адреса не помню». — «Какие ему передали сведения о работе в лаборатории?» — «Никаких сведений не передавал. Обменивались вопросами только о слышимости и погоде». — «Чем больше будете упираться, тем строже будет наказание».
Бормотание транзисторного приемника приобрело новые нотки, голос диктора исполнился пафоса. Саша прислушался.
— …выведен космический корабль «Восток». Корабль «Восток» пилотируется гражданином Советского Союза летчиком-космонавтом старшим лейтенантом Гагариным…
— Слышали? — Молодой Нансен, сияя улыбкой, посмотрел на Сашу. — Наш летчик в космосе! Гагарин Юрий Алексеевич.
— Здорово, — сказал Саша.
Чистосердечно порадоваться бы сейчас. Первый выход человека в космос! Сбылась мечта Циолковского! Но радость отравляла тощая папка с «делом» Якова Акулинича…
«Вы передали сведения, содержащие военную тайну. Подтверждаете это?» — «Не подтверждаю». — «Вас изобличают сотрудники лаборатории»…
— …Свершилось великое событие, — торжественно вещал радиоголос. — Впервые в истории человек осуществил полет в космос…
Тетрадный листок в клетку. Мелкий почерк с наклоном влево, «…имея способности к радиотехнике, участвовал в разработке секретной аппаратуры, позволяющей определить направление…»
Тесные строчки прыгали перед смятенным взглядом.
«…У Акулинича на квартире коротковолновый передатчик, помощью которого он передавал шифрованные сведения о разрабатывающей аппаратуры…»
Машинально, мысленно поправил: о разрабатывающейся аппаратуре…
— Честь и слава советским ученым, инженерам и техникам — создателям космического корабля! — неслось из приемника.
«…Сам показывал карточки, полученные по почте от своих корреспондентов… Возможно, шифрованные задания… Считаю комсомольским долгом сообщить…»
И — как удар в глаза — подпись с наклоном влево: «Лазорко Григорий Григорьевич».
Принимая папку, молодой Нансен имел сияющий вид.
— Замечательный успех, верно?
— Да, — сказал Саша. — Грандиозно. Подпишите, пожалуйста, пропуск.
Шел по Литейному к троллейбусной остановке. Ветер налетал порывами. Будто квантами, подумал Саша. И так же, словно квантами, вспыхивали смятенные мысли. Некий летчик с аристократической русской фамилией Гагарин облетел земной шар на космическом корабле — потрясающе! Несется Земля в космическом пространстве. Ходит по Земле, по земле гнусный доносчик. И ничего. По утрам пьет кофе. По его учебнику изучают радиотехнику…
Приехав в институт, Саша, не заходя к себе на кафедру, поднялся на радиотехнический факультет. Пошел длинным коридором…
А перед мысленным взглядом — холодный тусклый коридор в подземелье… и отец падает, сраженный выстрелом в затылок… и Вселенная — не содрогнулась?..
В кабинет декана он прошел не останавливаясь. Просто толкнул дверь и — сразу увидел Лазорко. Декан не сильно возвышался над своим столом. Сидели еще за приставным столиком несколько человек, в их числе женщина в ярко-красном жакете. Лазорко посмотрел на вошедшего сквозь крупные роговые очки, сказал:
— У нас совещание. Попрошу через час…
Не слушая, не останавливаясь, Саша прошел к нему, отчетливо произнес:
— Я прочел ваш донос на моего отца.
Побледневшее лицо с вывороченными губами резко отшатнулось, и это смягчило удар по щеке. Саша замахнулся снова, но Лазорко успел вскочить. Он что-то кричал, держась за щеку, и кричали повскакавшие сотрудники, а женщина в красном пронзительно вопила:
— Хулиган! Звоните в милицию!
Что было потом — Саша помнил плохо. То есть помнил, конечно, но не в прямой последовательности. Крупное, рыхлое и печальное лицо ректора, его реплика как бы «в сторону» (как писали в старых пьесах):
— Какая-то чертовщина прямо… — И — обращение к Саше: — Не знаю, что с вами делать, Акулинич…
Нет, нет, вначале было разбирательство в парткоме. В ответ на суровые слова секретаря Петрова «объясните свое хулиганское поведение», Саша произнес страстную тираду, в которой смешались его гнев и печаль, вопила гонимая нищая юность и воздавалось должное мужественному возрождению исторической справедливости…
— Акулинич, — строго прервал его Петров, — мы не для того собрались, чтоб слушать ваши, а-а, абстрактные рассуждения…
— Они не абстрактны! — отрезал Саша. — Вот сидит человек, — ткнул он пальцем в Лазорко, сидевшего с отрешенным видом, — конкретный носитель страшной чумы доносительства, с помощью которой НКВД расправлялся…
Остановленный, лишенный слова, он сел и, набычась, слушал замечания Петрова о невыдержанности.
Плавно и как бы с давней затаенной, но вот прорвавшейся наружу грустью говорил Лазорко:
— Вы, молодые, плохо представляете то время. Двадцатидвухлетнего парня вызывают в Большой дом и говорят: у вас в лаборатории работает враг. Он регулярно связывается по радио с Чикаго. Мы знаем, что он передает секретные сведения. Что должен, по-вашему, делать ошарашенный парень? Крикнуть: «Врете вы всё»? Да и как бы он посмел усомниться в компетентности чекистов?..