Румын сделал открытие
Шрифт:
Ботаник кивнул.
– А что Георгии сказал накануне игры?
– «Или партия будет результативная или пусть меня повесят на рее».
«Мулт, открой! Выйду, пасть порву, падла!» Крики в баньке усилились, наверное, они там сломали скамью, тяжело били ею в подпертую лиственничной колодой дверь. Но Архип Борисович этого не слышал. Имя румынского гроссмейстера загипнотизировало его. «Сами-то играли с Георгии?» – не отставал Врач.
Ботаник кивнул.
– Сколько партий?
– Три. Вместе ездили.
Ботаник не объяснил, куда они вместе ездили.
– И вы все три выиграли?
– Ты что!
– Проиграли?
– Это
«Открой, Мулат» Открой, падла, глотку порву!»
– Да пальни ты по дверям, пусть они заткнутся, – страдальчески предложил Врач. – Вот расшумелись, поговорить не дают. В кои веки вспомнишь про шахматы, а они все норовят испортить.
Палить по дверям Ботаник не собирался, но и двери пока не торопился открывать. Нас это устраивало. «Открой, Мулт!» Темные тени играли на морщинистом лице старика. Сбитый с толку, он находился сейчас в каком-то в другом мире, может, в Румынии времен Кондукатора… Флориан Георгиу… Ганс Рее… Елена Чаушеску… Друг Нику… Сладкий ветер воспоминаний овевал седины Архипа Борисыча. Он даже покачал головой, наверное, не отказался бы от стаканчика анисовки. А Врач нашептывал: «Ты их не выпускай. Они опять все испортят». И осторожно запустил еще один пробный шар: «Ты, Архипыч, наверное, с самой Еленой Чаушеску играл? Говорят, умная была женщина, хотя родилась в заштатном городке. Кажется, Ленцуа, да? Там одни козы бегали. Я правильно запомнил? Хотите поговорить об этом? Помогала отцу продавать свечи, торговала семечками на вокзале. Простая девушка, да? А время пришло, возглавила Академию наук. Я считаю, это нормально. Так и должно быть. У нее-то выигрывали?
– Как можно?
– А почему нет?
– Перед ней даже Флориан ложился.
– Может, специально? – осторожно предположил Врач.
– Ты что! Она играла во всю! И дети у нее были от мужа.
Это было несколько неожиданное признание. Какая-то давняя обида все-таки плавала в смутной памяти Архипа Борисыча, он вдруг проговорился. Не мог, наверное, простить.
– Значит, врали про нее?
– Этот Маурер всегда врал.
– Какой Маурер? – тут же вцепился Врач. – Который был последним премьером при Чаушеску?
– Ну да. Он шкуру свою спасал, – мрачно покивал Ботаник. – Он тогда врал, как мог. Даже больше, чем Силвиу Брукан.
При всей энциклопедичности своих знаний Врач явно не знал, кто такой этот Брукан. Но интуицией владел гениально.
– Это он, что ли, заявил, что Елена неграмотная?
Ствол «барса» дрогнул и медленно поплыл в сторону Врача.
Неграмотная? Кто сказал? Силвиу? Не надо про Силвиу Брукана. Знаем мы этого Силвиу Брукана. И он, и Маурер – лжецы. Этим и кончат. А Елена – член ЦК. Она член Политбюро. «Подобно звезде, мерцающей подле другой на вековечной небесной тверди, стоит она рядом с Великим мужем и озирает очами победоносный путь Румынии». Что вы, крысы, можете знать об Елене? Барбу Петреску, ее родной брат, например, любил «Жигулевское». Понятно, отдельного производства. С Архипом Борисычем не раз пробовал новые поставки. Непременно с ним, с Архипом Борисычем. Плохо видел, но очков не носил. Считал, что не к лицу Первому секретарю столичного комитета РКП прятать от народа глаза. Доклады для него печатали специальным шрифтом. Объясняя это, Ботаник вдруг хитро прищурился:
– В какой руке?
– В правой, – догадался Врач.
«Не играй с ним», – вспомнил я.
Так в первый вечер предупреждала меня Наталья Николаевна.
Но сейчас я не мог подать Врачу никакого знака. Поэтому внимательно наблюдал за каждым, выжидал момент, когда можно будет броситься на старика. А он хитро улыбался,
– Можно я перевернусь на спину?
– Зачем? – заподозрил плохое Ботаник. Даже поднял голову, будто в небе могли висеть шахматные подсказки.
– Так удобнее думать.
– E-два – e-четыре…
Я обалдел. Они, правда, начали партию.
– Пешка c-шесть…
– D-два – d-четыре…
Врач ответил ходом коня.
Даже моих небольших знаний хватило, чтобы понять: они разыгрывают защиту Каро-Канн. Позже Врач даже утверждал, что якобы они разыгрывали особо любимый Флорианом Георгиу вариант. Ну, не знаю. У меня сложилось впечатление, что Врач спешит как можно быстрей разменять фигуры. Он сипел, шипел, вздыхал страстно. Подминал листья, песок. Смотрел в звездное небо.
«Мулт, падла!»
Броситься на Ботаника никак не получалось.
Я приглядывался, а Ботаник блаженно улыбался.
Непонятно он улыбался. Возможно, мысленно он давно уже находился не в сибирском лесу, а в гостеприимном столичном доме своего старого друга Нику Друяну. Туда и Елена Чаушеску заглядывала. Она любила простые белые платья в горошек. А брат Елены любил «жигулевское». На Елену потом много грязи вылили, так я понял старика. А Елена этого никак не заслуживала. Росла обыкновенной живой девчонкой, хорошо работала на фармацевтической фабрике. Из активного молодняка выбилась в «королевы труда»…
«Мулт, открой!»
– Конь берет на f-шесть…
«Мулт, падла, выйду – пасть порву!»
– Король е-два…
Грохнул выстрел.
В баньке взвизгнули.
Зря они там дергались.
Единственным авторитетом для Ботаника был румын.
Но Нику Друяну, звездного астронома, друга сердечного, рядом не было.
Вот если бы это он крикнул из баньки, все бы изменилось. Ботаник и минуты бы не потерял. Но Нику Друяну, друг сердечный, валялся в траве на той стороне реки под темной, им же описанной сосной.
– Длинная рокировка…
– Пешка g-пять…
В темноте зашуршали шаги.
Неуверенные шаги. Совсем неуверенные.
Знал я, знал прекрасно, что румын никак не мог выпутаться, ну никак не мог он выпутаться из капроновой петли, но сердце застучало с перебоями. Знал я, знал прекрасно, что этот седой усатый румын, даже если бы переплыл реку, не мог вот так старчески, так беспомощно, так неуверенно загребать листья ногами. Он подполз бы скрытно. Он порвал бы нас на куски…
Степаныч!
В стеганой телогрейке.
Морозило человека. Мятые шаровары, нечесаный волос.
Лисий нос, красный от возлияний. Как безумного мотыля, влекло Степаныча на яркий электрический свет. «Кто такие?» – прижал он руку к сердцу.
– Пленные, – не совсем понятно ответил Ботаник.
– Как пленные? Война началась?
Ботаник неохотно кивнул. Что-то ему во всем этом не нравилось.
Вечер. Любимые шахматы. Все лишние в бане на помывке. Степаныч не вовремя подвалил. Это ломало уже полюбившийся Ботанику порядок.