Румынские сказки

Крянгэ Ион

Собралась старуха с духом и сказала:

— Нет, нужны… но где ты… кто ты?

— Кто я? — Негиницэ, [13] мысль людская. Я очень маленький и могу залезть людям в уши и подслушивать их мысли. Вот только что я сидел у тебя в правом ухе, а потом перебрался в левое, и уж как я хохотал, когда подслушал, что тебе взбрело на ум.

— Ну вот ещё выдумал. Что это мне взбрело на ум? Ровно ничего!

— Неправда, — смеясь, ответил Негиницэ, — человек говорит не всё, что думает. Если бы я не шепнул тебе, что

засохшее дерево уже не даёт плодов, ты бы ещё бог знает что сказала…

13

Зёрнышко.

Старуха зарделась.

— Не стыдись, матушка, не надо. Таков уж человек. В детстве он проказничает, потому что мал ещё, в молодости совершает безумства, потому что молод, а на старости лет ему остаётся только мечтать о безумствах, потому что он уже не может их совершать…

Старуха осмелела и, потеряв терпение, крикнула:

— Ну-ка замолчи, Негиницэ, да покажись-ка, я хочу тебя увидеть.

И тотчас она услышала такой звук, словно стрекоза пролетела или пчела прожужжала, и почувствовала на своей руке какую-то тёплую капельку.

— Вот и я!

Бедная женщина широко раскрыла глаза: если бы даже разверзлись небеса, то она не удивилась бы так, как в тот миг, когда увидела у себя на руке такое чудо.

Негиницэ был красив, как драгоценный камень, и мал как зёрнышко; глазки у него были точно синие искорки, а ручки и ножки тонкие, словно паутинки.

Старуха хотела было поцеловать Негиницэ, но он быстро вскочил ей на нос, а потом опять спрыгнул на руку.

— Тише, мама, тише, не раздави меня, — испугался он.

— Дай, я тебя поцелую: ты всю избу будто солнцем озарил, когда сказал мне «мама».

— Осторожнее, не проглоти меня.

Старуха поцеловала его.

— А как же ты ешь, Негиницэ, родненький мой?

— Я-то? Да я воздухом сыт. Вот до сих пор ел за королевским столом, и никто не знал об этом; и как я смеялся, когда видел, что все трепетали перед королями, а я прогуливался себе у них в ушах и узнавал все их мысли.

— А как они живут, дорогой? Почитай, не жизнь, а сплошной праздник?

— Куда там! Они умирают от обжорства, а бедняки — от голода. Беднякам плохо оттого, что им некому приказывать, а королям плохо, потому что надо приказывать очень многим. Простолюдины хватают тебя за шиворот и предают справедливому суду, если ты их обманываешь, а короли лишь поддакивают тебе, и даже больше того: они знают, что ты их обманываешь, но молчат, примиряются с этим — и пальцем не пошевельнут, — как шло, дескать, всё в государстве, пусть так и идёт.

— Послушай-ка, Негиницэ, но ведь тебе надобен целый год, чтоб пройти тот путь, который человек проходит за один день.

— Да вовсе нет. Я отдаюсь на волю ветру и плыву по воздуху, как по волнам. Иногда я перегоняю ласточек и несусь, точно серебряная стрела.

— А старик-то мой как обрадуется, — сказала старуха, — когда узнает, что у него теперь есть мальчик. Нынче вечером он напьётся на радостях.

— Что и говорить, — ответил Негиницэ. — Я хочу видеть отца сейчас же, сию же

минуту.

Как услышала старуха слово «отец», порадовалась за старика своего и сказала Негиницэ:

— Наше гумно недалеко отсюда — вон там, на широком большом холме. Как заметишь шесть гнедых, что молотят пшеницу, так остановись — там и найдёшь моего старика.

— Ну, я пойду, — сказал Негиницэ.

И когда старуха открыла дверь, он, вытянув ручки и ножки, бросился в волны ветра и исчез, как искорка.

По пути встретил Негиницэ стадо коров. Он был большой озорник — прыгнул в коровий след на дороге и давай кричать:

— Эй, пастухи, вытащите-ка меня из этой преисподней, и я исполню все ваши желания!

Пастухи оглянулись на голос и подошли к Негиницэ, а один из них, самый злой и глупый, захотел его раздавить да что есть силы как даст ногой об землю! А Негиницэ быстро отскочил, и пастух, сильно ударившись, вывихнул себе ногу и застонал. Остальные же принялись колотить по земле дубинками, да так, что после каждого удара половина дубины со свистом отлетала в сторону.

— Не зевайте, а не то провороните коров! Мужики вы здоровенные, а умишко у вас убогий, головы ослиные! — захохотал Негиницэ и умчался по ветру.

Наконец добрался Негиницэ до гумна, где работал старик. Чтобы получше рассмотреть его, он взобрался к нему на нос. Старик обрадовался, но не так, как старуха. Опечалился тогда Негиницэ, и, чтоб придать себе вес в глазах старика, заявил:

— Ты не смотри, что я такой маленький! Конь куда больше мальчика, а всё же мальчик его оседлает!

Буйвол больше человека, а ведь человек надевает на него ярмо! Горы куда больше, чем овцы, а ведь овцы пасутся на них! Земля больше, чем плуг, а всё-таки плуг врезается в землю и рассекает её! Деревья-то больше, чем топор, а ведь топор сечёт их под корень. Ты вот больше меня, а утомился, пока ходил за конями по гумну, а посмотри-ка, как я погоню их, и даже без бича.

Подивился старик, но всё же повёл Негиницэ на гумно. Как пришли они туда, Негиницэ вскочил на коня и закричал: «Эй! но-но-но-о!», и потом перепрыгнул на другого, ущипнул его, ущипнул и третьего, и лошади помчались, да так, словно их двадцатью бичами стегали. Старик диву давался, а тут как раз проходил мимо купец, который направлялся в королевский дворец.

— Дед, — сказал купец, — я слышу, кто-то кричит: «Но-о! но-о! эй!» — но никого не вижу. Кто это так здорово лошадей погоняет?

— Знаешь, любезный, — ответил старик, — подарил мне бог мальчика величиной с зёрнышко, а ума-то у него в десять раз больше, чем у нас с тобой.

Негиницэ остановил коней и прыгнул старику на ладонь. Увидев его, купец подумал, что не худо было бы отнести такое чудо королю.

— Старик, — предложил купец, — я дам тебе кошелёк золота за него.

Негиницэ — скок старику в ухо и тихо стал подсказывать ему ответы. А старик, думая, что это он всё сам говорит, сказал купцу:

— Ты вот весь свой век торгуешь, ну скажи: приходилось ли тебе покупать когда-нибудь живую душу за кошелёк золота?

— Я тебе дам… два кошелька.

И опять старик ответил, повторяя за Негиницэ: