Руны грома

Рымжанов Тимур

Два поджарых стрелка из числа ветеранов-инструкторов, голые по пояс, в плотных суконных штанах и дорогих сапогах, гортанными возгласами и воплями вперемешку с матюгами и бранью погнали новобранцев к казармам. От их разгоряченных накаченных торсов поднимались струйки пара. Тела блестели от пота, бугры мышц перекатывались под загорелой кожей, выражение лиц было суровое, чуть надменное. Они знают свое дело. По сей день помнят, как сами стонали, топая стертыми в кровь ногами, выполняя марш-броски; как, задыхаясь, ползли, копошась в грязи, в трясинах болот и в глубоком снегу. Но благодаря такой подготовке они смогли выстоять в тяжелых и неравных боях. Дать прочувствовать на собственной шкуре, что не от своей жестокости и садистских прихотей я втаптывал их в грязь, а лишь от желания научить недорослей уберечь себя. Сохранить свои жизни и не пасть в первом же бою пушечным мясом. Эти уроки они выучили на всю жизнь, и не из подобострастия или страха суровые воины вытягивались передо мной в струнку,

а из уважения к тому, кто дал им такую суровую закалку. Я же кузнец, а солдаты — оружие. Ковать надежные острые клинки — тяжелая работа. Сколько раз надо сунуть неказистую заготовку в огонь, а потом лупить по ней, раз за разом выковывая некое подобие оружия, пока она наконец не обретет законченные черты и боевые свойства.

Скосарь ввалился в мастерскую, сбив неуклюжей вороненой клешней крышку с квасной кадки. Внимательно огляделся по сторонам, зыркнул на верстак и полки, но ничего по поводу разложенных на них деталях не сказал.

— Будет толк, князь, — забубнил он, отворачиваясь к распахнутому настежь окну, туда, где все еще слышны были бранные вопли инструкторов. — Не самые паршивые этим разом подались в стрелки. Я как по эрзям весной проехал с разговорами по дворам, так с тех пор многие беглые людишки осмелели. Да мордва своих чад тоже шлет, уж им мое слово, верное, известно.

— Это они руки твоей колдовской боятся, — хмыкнул я угрюмо, раскладывая инструмент на верстаке. — Сказывают старики на Мокше, что, дескать, нечистый твою лапищу обуял.

— А толь! — оскалился Чернорук, поведя плечами. — Тут боярин, Кузьма Лопатин, до которого я ходил в Пронск, чуть не околел когда меня встречать вышел. Он-то еще помнит, как той мортирой меня подорвало, как без руки до его двора везли меня на дровнях. А тут встречает, да как узрел, что я в железной пятерне поводья зажал, так стал пятиться, да все крестится. Я-то тоже небось не лапотник, — ухмыльнулся Чернорук злорадно, — мне такие побасенки только на руку. Кулачишку ему скрутил да грожу, похваляюсь, дескать, гляди, проныра, на что нарваться могешь. — Выдержав короткую паузу, Скосарь прикрыл глаза и продолжил: — Я тут дворовым велел баньку затопить, — вдруг ляпнул он, мгновенно меняя тему разговора. — Ты как, батюшка? Не изволишь? С Гречишных полян селяне медку свеженького довезли. Да и сыро нынче-то, гнус заел, мошка эта…

— В баньку можно, сам собирался. Только ты прежде ступай, вели, чтоб обед туда подали, а я пока горн разгребу да закончу здесь малость, приберу да поспею.

Поморщившись от перестоялого, кислого кваса, Скосарь все-таки допил чарку и поспешил выйти из мастерской. Работать мне больше не хотелось. Опять раздувать погасший горн не было ни сил, ни желания. Дело почти закончено, так что пара дней ничего не решит. Нынче мне, покойничку, торопиться некуда. А занимался я в этой заново оборудованной мастерской новым оружием. Вот как раз со Скосаревской оторванной руки все и началось. Еще год назад, сразу как беда случилась, мой бравый полководец было скис, распрощался с военной карьерой, пока я его выхаживал да подлечивал, хоть и крепкий еще старик. А я взялся все исправить, второпях пообещал, что верну ему руку. Скосарь, конечно, сразу не поверил, разворчался, но потом приумолк, когда дело дошло до снятия мерок и подгонки деталей. Давно была идея поработать с более тонкой механикой, чем паровые двигатели. Соорудил я моему воеводе подвижный протез. Вещь, конечно, немного массивная, но таскать тяжести ему не привыкать, а когда захочешь хоть частично, но все ж воротить себе утраченную кисть да пальцы правой руки, и не на такое согласишься. Сделал тогда все максимально просто, хоть и провозился почти пять месяцев. Оснастку на левую — здоровую руку — сконструировал как систему управления правой — искусственной. Единственный спусковой крючок под большим пальцем переключал зубчатый барабан в основном блоке, как программу для всевозможных положений механической руки. Схватить, разжать, отставить указательный палец, полностью выпрямить ладонь. Вот несколько нехитрых движений, что выполняла механическая рука. Работала же рука на пневматических цилиндрах, стравливая или нагнетая давление из небольших насосов, расположенных так же в основном блоке, но имеющих приводы от локтя. Проще говоря, недолгая, но интенсивная накачка давала необходимое давление, которое накапливалось в плоском резервуаре, и постепенно стравливалось на работу систем. Когда давление воздуха ослабевало, приходилось опять напрягаться, чтобы пополнить запас. Трудно, неудобно, проблемно, к тому же система уже не раз давала сбои и ломалась, покуда все отладил как следует. Но со стороны выглядело так, будто я действительно вернул старому вояке оторванную ядром из мортиры руку. Вот и множились слухи. После этого и рождались легенды…

Но, трудясь над этим механическим протезом, я понял, что уже готов, а вернее сказать, дорос, до того, что наработал весьма приличные технологии: качественную сталь, более совершенные токарные и фрезерные станки, и теперь могу позволить себе сделать нормальное, боевое пневматическое оружие. За последнее время я перепробовал, наверное, не меньше сотни способов изготовления качественных пружин. К сожалению, эта проблема и еще

шлифовка цилиндров оказались самыми сложными на этапах становления технологии в целом. На окончательную доводку уходили многие часы кропотливого труда. Первая винтовка в результате получилась просто монстр, очень тяжелая, если сравнивать с оружием моего времени. Но здесь, в усадьбе Скосаря, окончательная, доработанная и испытанная версия вышла весьма революционной для этого времени. Разумеется, она была легче мушкета или пищали, от производства которых я отказался давно. Моя пневматика очень быстро заряжалась с казенной части, имела весьма увесистую коническую или круглую пулю диаметром девять миллиметров, нарезной ствол и почти бесшумный выстрел. Преимущество перед пороховым оружием весьма немалое. Единственное, что я не смог увеличить, исчерпав все ресурсы известных мне конструкций, так это дальность стрельбы. Максимум триста шагов. Да и то при условии, что пуля попадает в тело, не защищенное доспехом. Хороший доспех такое оружие способно было пробить разве что только в упор. Увы и ах, у всего есть предел. Отсюда и выходило, что подобных винтовок будет немного. Использовать их будут исключительно специально обученные стрелки, ну и я сам, разумеется. Вот поэтому и корпел уже второй месяц, в этой глуши, изготавливая оптические прицелы. Не бог весть какие вылупились у меня стекляшки, но все же лучше, чем просто стрелять через прорезь рамки. Испытать оружие я собирался на диком звере. Надеялся, что может воевода соберется со мной на испытания, Скосарь Чернорук до охоты — большой любитель. Винтовок я заготовил двадцать штук, и это не считая тех, что оставил себе с некоторыми модификациями. Ко всем винтовкам крепились широкие штыки, так что в рукопашном бою не будет необходимости менять оружие. Для изготовления оптики материалов хватило только на пять прицелов. Производить качественное стекло у меня вообще не получалось. То мутное, то с пузырями, то крошится от малейшего прикосновения шлифовальной пасты.

Подготовка снайперского подразделения в тринадцатом веке — идея сама по себе революционная. Работая над оптическими прицелами, я дал распоряжение моему надежному связному с внешним миром, черемису Олаю, подобрать из уже опытных и подготовленных стрелков, тех, кто с его точки зрения больше всего подходил на роль снайпера. Отсеять не меньше трех десятков кандидатур и отправить из большой крепости в лагерь Скосаря, якобы на переподготовку.

Холод в груди, пронизывающий могильный холод. Солнце не согревает, еда пресная, вино как вода, не способная растопить кристаллики льда. Сам себе напоминаю какой-то бесчувственный агрегат, бездушную машину. Случаются крохотные мгновения оттепели, возвращения в былое, человеческое состояние, но не так часто, как хотелось бы. Не покидающее меня чувство утраты превращает жизнь в какую-то бессмысленную возню, в рутину.

Как долго я еще собираюсь быть мертвым? Воскрешение потребует скорых действий, наверстывания упущенного. А ничегошеньки не хочется делать. Жажда мести заволокла иные смыслы жизни.

Скосарь после баньки напялил заляпанный, куцый тулупчик. Уселся в уголок трапезной, опершись могучей спиной на закопченные бревна. Подтягивая одной рукой к себе поближе крынки да миски, стал выуживать ложкой куски вареной рыбы из большого котла в тарелку. Ловко раздирая зубами головку чеснока, сплевывал шелуху под стол.

— Эх, хороша банька! — кряхтел воевода, шмыгая носом. — Неужто и паром тебе, батюшка, хандру твою не отбило?

— Мою хандру теперь только адскими котлами отобьет, — буркнул я, сдувая пену с пивной кружки. — Что ни день, Москов сил набирает. Киевские дворяне-заговорщики денег не жалеют, укрепляя ублюдка…

— Не с чем нам покуда, батюшка, идти на Москов, — рыкнул, как отрезал, Скосарь. — Будет время. Я еще месяц как послал гонца к Яриму, он своих карагесеков хоть сотню пришлет, а может, две — все подмога.

— Парой сотен топтаться у стен Москова — пропасть. Только на смех подымут. А вот малым отрядом, не больше десятка, можно тайно войти в детинец да устроить там заварушку.

— Это карагесеки, что ль, тайно в детинец пойдут?! Не смеши, батюшка! С их-то копчеными рожами да вонючими халатами… да любой смерд за версту учует, шум подымет! А Михаил, он тех же ордынских послов хуже собак держит, твоим же именем их стращает… Тут побольше бы этой рвани нагнать, да задавить поганого Михалку!

— Да к черту этих головорезов, уймись. Что они тебе сдались эти бесенята? Да, ножи у них быстрые, головы лихие, но я бы их попридержал подольше до времени. Позже случится, что и им сыщется работенка.

— Может, тодысь выманить князя в раменье, да как он тебя, да только точно в голову.

— Пойми, Чернорук, одного убийства мне мало. Мне нужен страх. Иначе зачем я уж третий месяц в покойниках числюсь?! Чтоб из могилы достать гада. И все бы об этом знали.

— Из могилы, — хмыкнул Скосарь, — вон оно как.

— Неужто забыл, как силен страх? Как лезет он в душу ядовитым полозом, как травит разум?

— Может, это, как было, нарядимся чумными лешими, да по округе бедокурить?

— Думал я над этим, да пока погожу. Старый фокус может и не сработать. Да и ружья небось не зря готовил. Вот на неделе все пристреляю, проверю да стану стрелков набирать. Вот тогда и поглядим, что можно сделать.