Руны судьбы
Шрифт:
Она хотела этого! Хотела и боялась. Боялась — и хотела. И страх в итоге сделал так, что ей ничего не удалось почувствовать по-настоящему, а после — сунул ей под руку рукоять ножа.
Страх…
Ей было плохо. По-настоящему плохо и страшно.
Ноги еле двигались, в голове шумело. Сухой валежник под ногами раздражающе хрустел, ветви деревьев цеплялись за волосы. Временами ей казалось, что даже мешок за плечами начинает жить какой-то собственною жизнью, что он шевелится, становится то тяжелей, то легче, тянет книзу и назад. Потом она перестала обращать на это внимание. В голове царил сумбур и кавардак. Она брела, с трудом переставляя ноги, то и дело натыкаясь на завалы бурелома. Проклятые башмаки всё время сваливались, всё тело болело. Потом она услышала звук льющейся воды,
Ялка отложила в сторону мешок и привалилась к дереву.
Мороз крепчал. Ногам становилось уже совсем холодно. Она нашарила корсет, но надевать его не стала — при одной лишь мысли, что придётся снимать кожушок, начинал бить озноб. «Пускай, — подумала она с каким-то равнодушием. — Пускай замёрзну. Я устала. Я боюсь. Я больше не хочу. Всё и так слишком плохо, чтобы делать ещё хуже. Я останусь здесь, так будет лучше. Всё равно мне не найти его, не угадать. Он не приходит к больным, как не приходит и к здоровым. Он приходит только к тем, кого может спасти… только он».
Только он.
Мысль эта, ясная и странная своей понятностью, ещё недавно заставила бы Ялку ахнуть, но теперь она подумала об этом, как о чём-то малозначащем. Она скоро замёрзнет. Без огня она не досидит до утра. Надо было двигаться, но двигаться ей больше не хотелось.
— Вот и всё, — пробормотала Ялка непослушными губами и в изнеможении откинулась к древесному стволу. — Летела кукушка… да мимо гнезда. Летела кукушка… не зная, куда…
Сколько времени она так просидела, Ялка не смогла бы сказать. Потом она очнулась, будто от толчка, сама не зная, что послужило причиной. Не было ни шороха, ни звука, просто она подняла взгляд и вдруг увидела у дерева какой-то силуэт. В первое мгновение она даже испугалась, потом ей снова стало как бы всё равно.
Человек под деревом был худ, не очень высок, но выше Ялки, и с копной взъерошенных волос, цвет которых в сумерках ей было уже не разглядеть. Ладони его двигались нелепо, одна вокруг другой, как будто сматывали что-то в темноте. Мираж. Альраун. Привидение.
«Я замерзаю», — со спокойствием подумала она.
Луна вдруг засветила ярко, выхватив из темноты его лицо и руки. Теперь ей стало видно, что в руках его — клубок. Неаккуратный, весь какой-то перекошенный, намотанный мужскими неумелыми руками. Лицо стоящего под деревом было задумчиво, без тени улыбки. Глаза смотрели прямо и серьёзно. Ялка вспомнила, что у неё в рюкзаке тоже должен быть клубок, последний из оставшихся. Должен быть… но почему-то она не наткнулась на него, когда искала кремень и огниво.
— Так значит, это ты вернула парня, — внезапно хриплым голосом сказало «привидение». Ялка вздрогнула и торопливо заморгала. Слезы застилали ей глаза и мешали рассмотреть его как следует. Но этот голос…
— Ну что, ты так и будешь здесь сидеть? Ялка еле разлепила губы, ставшие холодными и непослушными.
— Ты Лис, да?
Собственные слова прозвучали тихо и бесцветно. Человек под деревом кивнул:
— Так меня называют.
Сердце её замерло, потом пустилось вскачь. Обида вызрела и лопнула нарывом. Всё, что девушка хотела травнику сказать, куда-то кануло, пропало. Остались только боль и страх.
— Дурак! — она швырнула в него снятым башмаком — первым, что ей подвернулось под руку. Промазала; травнику даже не пришлось уклоняться. — Дурак! Дурак!!! Где ты был?! Я же тебя искала! Тебя! Все эти месяцы я так тебя искала, все! Что тебе стоило прийти?! Ну что тебе стоило?! А ты… Ты…
Она замешкалась, наморщилась, чихнула, дёрнулась, как от удара, и внезапно зарыдала в голос, вытирая нос ладонью и размазывая слезы по щекам. Повалилась на бок. Спрятала лицо и потому не видела, как несколько мгновений травник молча и серьёзно на неё смотрел, потом шагнул вперёд, присел и положил клубок на землю рядом с ней, и протянул ей руку.
— Вставай, — мягко сказал он. — Вставай, Кукушка. Пойдём.
В хлеву у дома на окраине села высокий белокурый парень медленно пришёл в себя. С минуту он просто лежал неподвижно, моргая в темноте и силясь вспомнить и сообразить, что с ним произошло, попытался сесть, поморщился от боли, сунул ладонь под рубаху. Нащупал плотную тугую перевязку, а под нею — рану от ножа. Вытащил руку и растёр на пальцах засохшую, запёкшуюся кровь. Втянул со свистом воздух и скривился.
— Сука… — пробормотал он. — Ну, сука…
НИКОМУ
11
О. Арефьева. Магия чисел / Бататакумба, 1996
Кусты ежевики и жимолости с треском расступились и качнули голыми ветвями, выпуская на поляну двух людей и взмыленную лошадь. Замерли опять. Тот человек, что был пониже ростом, стащил с головы потрёпанную чёрную шляпу фламандского лоцмана, утёр ею пот и истово перекрестился. Огляделся по сторонам, плюнул в сердцах так же истово, как только что крестился, пристроил шляпу обратно на затылок и так застыл, с подозрением водя носом туда-сюда, как будто бы принюхивался. Он выглядел, как выглядят обычно неотёсанные местные крестьяне из лесовиков, но на охотника не походил, скорее, смахивал на дровосека или углежога, был плохо стрижен и основательно небрит, как будто был в пути дней пять, а может быть, неделю. На его кафтане, на штанах и даже на потёртом войлоке дырявой шляпы там и сям во множестве торчали ломкие трухлявые осенние репьи.
Второй человек стоял молча, не произнося ни слова, и только машинально успокаивал ладонью лошадь. Та вздрагивала и испуганно косила глазом на кусты. Вид у неё был такой, словно бы она не пробиралась только что по лесу, а долго удирала от погони бешеным галопом. Хвост и гриву лошади тоже в изобилии украсили репьи, она переступала с ноги на ногу, роняла клочья пены с трясущихся губ и нервозно грызла удила. Пообочь от седла примостились две туго набитые чересседельные сумки и стальной кавалерийский арбалет на две стрелы.