Русь меж двух огней – против Батыя и псов-рыцарей
Шрифт:
Монголы преследовали русских долго и настойчиво, выстилая их телами всю дорогу до Днепра. Пленных не брали — к чему они в этой далекой стране, далеко-далеко от своей земли? Половцы просто рассеялись по степи — ищи их свищи, а вот русские бежали к Днепру, туда, где стояли ладьи, на которых можно было спастись. Но к несчастью для всех, одним из первых, кто туда прискакал, был Мстислав Удатный, который моментально разобрался, что к чему. Велев положить в одну из ладей раненого Даниила, а в другую садиться окружающим его гридням, остальные он велел порубить, пожечь или просто оттолкнуть от берега. Галицкий князь прекрасно слышал те проклятия, которые ему вдогонку посылали все прибывающие и прибывающие на берег беглецы, которых он лишил последней возможности на спасение. Ладья быстро разрезала днепровские воды, а сидевший на скамье князь Мстслав Удатный ни разу не оглянулся назад, на тот берег, где он потерял все — славу, честь и совесть.
Окружив киевский стан плотным кольцом, два монгольских военачальника — Чегирхан и Тешухан, которым была поручена его блокада, — решили попробовать овладеть им с ходу. Спрыгнув с коней, нукеры начали карабкаться на каменистый холм, посылая стрелы в укрывающихся наверху защитников. Но не успели они подняться на середину склона, как сверху в них полетели камни и сулицы, а дружный залп из луков и самострелов выкосил передние ряды. Монголы откатились вниз,
Но этот бешеный натиск был остановлен — ударами мечей, копий и топоров русские воины погасили атакующий монгольский пыл и отбросили нукеров вниз по склону. Озверевшие багатуры, размахивая кривыми мечами, отчаянно продолжали карабкаться наверх, но русские рубили и секли их изо всех сил, и сотни мертвых тел степняков катились вниз по склону с разбитыми черепами. Весь день гремело над Калкой яростное сражение, и лишь когда солнце покатилось за линию горизонта, монгольские тысячи отхлынули от покрытого мертвыми телами неприступного холма. Многие русские воины буквально повалились от усталости на землю, другие перевязывали раны, правили затупившиеся за день мечи, чинили поврежденный частокол. Мертвых ратников складывали в середине укрепления, а убитых лошадей свежевали на мясо — сколько продлится осада, никто сказать не мог. А наутро вновь загремели монгольские барабаны, и тысячи степняков пошли на приступ укрепления. Стрелы густо полетели с обеих сторон, вновь отчаянно бились на телегах с нукерами ратники, и снова монгольская ярость не могла одолеть русскую доблесть. Словно приливная волна, накатывали на холм тысячи Джебе и Субудая, и, словно волна, откатывались назад, вновь устилая своими телами крутые склоны. Солнце палило нещадно, едкий пот заливал сражающимся воинам глаза, все нестерпимей становилась жажда, но киевляне устояли снова, и когда вечерние сумерки опустились на землю, монголы вновь отступили от оказавшейся недосягаемой укрепленной горы. Всю ночь в русском стане жгли костры, опасаясь ночной атаки, а князья и воеводы обсуждали сложившееся положение. А оно было плачевным — в яростных двухдневных боях киевляне потеряли очень много убитыми, а количество раненых превышало все мыслимые пределы. Заканчивались стрелы и метательные снаряды, но самая главная проблема была в том, что подходили к концу запасы воды. И если проблему с продовольствием можно было решить, забив всех лошадей, то проблему с водой можно было разрешить только одним способом — сделать вылазку, а это означало новые тяжелые потери, и главное, пришлось бы покинуть столь надежное укрепление. Калка — вот она, рядом, прямо под горой, но до нее еще надо дойти сквозь монгольские ряды, а потому к этой мере решили прибегнуть только в крайнем случае. Пока же решили продолжать бой, поскольку понимали, что и монголы тоже не могут сидеть под горой как привязанные, у них свои цели и задачи, а затяжная битва с киевской ратью в их планы явно не входила. В попытках овладеть укреплением Субудай и Джебе запросто могли положить все свои войска, и тогда им пришлось бы по всей строгости держать ответ перед своим повелителем. Третий день ничем не отличался от предыдущих дней — с первыми лучами солнца штурм возобновился и непрерывно продолжался до середины дня, а потом нукеры отступили, и русские воины увидели карабкавшегося вверх по склону одинокого человека. Многие из дружинников, ходившие до этого походами в степь, знали его, это был старшина бродников по имени Плоскиня.
Бродниками русские летописи называли смешанное местное население, которое проживало в нижнем течении Дона и Днестра, а также вдоль побережья Азовского моря в XII–XIII веках. В. Татищев считал, что так назывались русские люди, которые исповедовали христианство и были поселены на Дону для показания бродов и переходов. А С. Соловьев называл их просто бродячими шайками, напоминающими казаков, примерно такого же мнения придерживался и Н. Карамзин, считая бродников разбойниками, которые иногда нанимались на службу за плату. И вот воевода этих самых бродников и предстал перед Мстиславом Романовичем и двумя другими князьями, которые находились в укреплении, — Андреем Туровским, зятем киевского князя и Андреем Дубровицким. Плоскиня сообщил, что монгольские полководцы, Джебе-нойон и Субудай, не желая больше проливать кровь своих воинов, согласны за выкуп отпустить князей и всю русскую рать. Пусть князья выведут свое воинство, сложат оружие и идут куда хотят — им препятствовать никто не будет, монголы свое слово держат крепко. В подтверждение своей искренности Плоскиня целовал крест на глазах у тысяч воинов и клялся, что все так и будет, как он только что рассказал.
Трудно сказать, почему Мстислав Романович решил поверить мерзавцу, — скорее всего он просто не знал, что делать дальше, и думал, что надолго сил у киевлян не хватит. С другой стороны, этот самый Плоскиня явно не внушал доверия и не был тем человеком, которому можно верить на слово, поскольку бродники пользовались дурной славой. Вполне возможно, киевскому князю очень хотелось самому поверить в то, что он услышал, и потому он стал склоняться к тому, чтобы предложение принять. Но все дело в том, что если бы князь единолично объявил о желании сложить оружие, а войско почуяло подвох и единодушно выступило против этого, то тут уж и Мстислав Романович просто не смог бы ничего сделать. Значит, дело было не только в киевском князе, а в том, что многим ратникам и дружинникам действительно очень хотелось верить в то, что говорил им воевода бродников. Понимали ли киевляне, что если они выйдут из укрепления и сложат оружие, то они окажутся целиком во власти безжалостного врага, разъяренного упорным трехдневным сопротивлением и у которого ко всему прочему при попустительстве их князя убили послов? Не могли не понимать, и тем не менее…
Дружинники растащили повозки, и в образовавшийся проход сначала прошли князья вместе с Плоскиней, а затем длинной вереницей потянулись вниз по склону русские воины. У подножия холма они кидали в одну общую кучу мечи, боевые топоры, щиты, а сами стремительно бежали к Калке, чтобы скорее напиться, а затем отправиться к Днепру. Князей тут же окружили люди Плоскини, так они и стояли в их кольце, наблюдая за тем, как последние русские ратники спускаются с холма. Ровными рядами застыли внизу конные монгольские тысячи, никто из степняков не рвался вперед и не кричал ничего обидного, они просто стояли и равнодушно смотрели на происходящее. И лишь когда последний дружинник бросил в кучу свое оружие, послышались гортанные команды, стена нукеров дрогнула, а затем рванулась вперед и принялась яростно рубить безоружное русское воинство. Князья и опомниться не успели, как их сбили с ног и принялись жестоко избивать, а потом, скрутив веревками, поволокли и бросили под копыта коней монгольских полководцев. Мстислав Романович видел, как довольно скалился Плоскиня и что-то весело говорил монгольским военачальникам, слышал дикий вой погибающей киевской рати и хотел лишь одного — чтобы все быстрее закончилось. И лишь когда последний изрубленный русский воин упал на иссушенную солнцем землю, настала очередь князей, которым припомнили все — и убийство послов, и смерть Гемябека, и отчаянную оборону, которую монголы смогли преодолеть лишь коварством и подлостью. Мстислава Киевского, Андрея Туровского и Александра Дубровицкого бросили на землю, а сверху рядами положили доски, на которые накинули ковер. На этом помосте и пировали монгольские военачальники, отмечая победу, разражаясь громким хохотом всякий раз, когда слышали, как трещат и ломаются кости у медленно умирающих русских князей.
«О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями…»
Но все это случилось не из-за татар, а из-за гордости и высокомерия русских князей допустил Бог такое… И были плач и вопль во всех городах и селах.
На вопрос о том, кто засеял костями русских ратников берега Калки, кажется, ответ ясен — монголы, а то кто же еще! Но все не так просто и однозначно — дело в том, что все шансы на победу изначально были у русских, а шансы монголов на победу были минимальные. Численно войска союзников значительно превосходили монголов, а в том, что касается вооружения, то преимущество русских дружин было несомненным. Опять же, говорить о том, что князья и воеводы не имели опыта ведения боевых действий в степи, тоже не приходится, Русь со Степью воевала столетиями, и опыт был накоплен колоссальный. К тому же присутствие половцев, повелителей степных просторов, вообще сводило это минимальное монгольское преимущество к нулю, и опять получается, что шансов у Джебе и Субудая практически не было. Сами монгольские военачальники не продемонстрировали ничего нового или гениального, все примененные ими тактические способы борьбы были известны еще со времен седой древности. Заманивание противника в степь, изматывание его длительными переходами — типичная скифская тактика, так что ни о каком новаторстве здесь речи быть не может. Атаки конных лучников, а потом сокрушительный удар тяжелой кавалерии по ослабленному противнику тоже придумали не монголы, это также идет от скифских времен. Самым ярким примером подобных действий является битва при Каррах в 53 г. до н. э., где парфянская кавалерия наголову разгромила римлян, в равной степени используя как конных стрелков, так и панцирную конницу. А затем кто только не пользовался таким приемом — и гунны, и авары, и печенеги, и сельджуки, те же половцы против русских дружин… Список можно продолжать долго, а потому в каком-то новаторстве полководцев Чингисхана заподозрить трудно, все это хорошо было известно и до них. Общеизвестно, что монголы были прекрасными стрелками из лука, но я не думаю, что половцы уступали им в этом элементе, а тяжелая конница половецкой знати по своим боевым качествам вряд ли уступала монгольской. Да, у монголов была железная дисциплина, но на одной дисциплине далеко не уедешь, особенно при столь очевидном вражеском превосходстве. Как видим, у союзников преимущество было подавляющее, и тем не менее они потерпели такой сокрушительный разгром. Так почему же это произошло?
Очень четко на этот вопрос ответил автор Тверской летописи: «Но все это случилось не из-за татар, а из-за гордости и высокомерия русских князей». Т. е. ученый-книжник ясно увидел главную причину поражения своих соотечественников не в монголах, а именно в тех, кто возглавил борьбу с этими пришельцами. И самая главная вина за это позорное поражение лежит, вне всякого сомнения, на Мстиславе Удатном, чьи действия в итоге и привели к катастрофе. Но парадокс заключается в том, что до определенного момента Удатный действовал очень грамотно, и лишь потом, когда амбиции возобладали над остальными чувствами, он стал допускать ошибки. И самая главная из них заключалась в том, что Калку Удатный перешел, не сказав об этом ни Мстиславу Киевскому, ни Мстиславу Черниговскому, вычеркнув, таким образом, из грядущей битвы две трети русского войска. Причем летописец конкретно указал мотив, почему так поступил Мстислав Мстиславич:«А оба Мстислава оставались в стане, не зная об этом: Мстислав Галицкий не сказал им ничего из зависти, ибо между ними была великая распря» (Тверская летопись). Все древнерусские летописи, которые повествуют об этом событии, включая «Повесть о битве на реке Калке», отмечают, что именно это чувство подвигло Мстислава на действия в одиночестве. Именно зависть одного человека в итоге и обернулась для всей союзной рати страшной катастрофой, за амбиции Удатного расплатилось все русско-половецкое войско. И ладно бы, что пошел воевать один, но он даже не сообщил соратником о том, что открывает боевые действия, и когда остальные русские князья узнали о том, что происходит, они и полки-то толком не успели изготовить — «А князья не успели вооружиться против них» (Тверская летопись).
Иногда при чтении письменных источников возникает ощущение, что Калку Мстислав Удатный перешел сразу, как только подвел к ней свои войска. Но это явно не так, поскольку в летописях опять-таки четко указано, что князья находились в это время в своих лагерях, а киевский князь даже умудрился свой укрепить, что явно не произошло бы, если бы Удатный атаковал монголов с ходу. «Мстислав Романович и другой Мстислав сидели в стане и ничего не знали» (Ипатьевская летопись). Мстислав Киевский вообще расположился на горе над Калкой, и от него вряд ли укрылись все передвижения галицкого тезки, поскольку обзор оттуда был прекрасный. А вот если Мстислав Удатный переходил речку до рассвета или с первыми лучами солнца, то все становится понятным и объяснимым. Но галицкий князь допустил еще одну ошибку, которая в миниатюре повторила первую, — он и свои силы вводил в бой по частям, сначала половцев, потом войска Даниила, затем курскую и луцкую дружины, и лишь после вступил в битву сам. Вместо крепкого удара кулаком получился удар растопыренными пальцами, что для такого опытного военачальника было просто непростительно. Да и тщательную разведку, которая бы выявила места сосредоточения сил противника, князь явно не провел, а то, что он съездил в дозор и увидел монгольские разъезды, явно не отвечало потребностям момента. Поэтому русские полки действовали вслепую, практически наугад — а печальный итог этих действий нам известен.
Попытка Н. Костомарова оправдать действия Мстислава выглядит довольно неуклюжей: «перейдя через Калку, он встретил татарские полчища неожиданно, ему пришлось сразиться с неприятелем так внезапно, и его отряд был так малочислен, что, прежде чем давать знать князьям, нужно было думать о собственном спасении». Странная какая-то вещь получается — галицкий князь вступает в бой с врагом и долгое время ведет сражение, но вот пару минут на то, чтобы послать гонца за помощью и чтобы предупредить соотечественников, почему-то не находит. Да и о каком малочисленном отряде может идти речь, когда за Удатным пошла добрая треть союзного войска. Так что лукавил Н. Костомаров, когда хотел переложить вину Мстислава Мстиславича на других.