Русь неодолимая. Меж крестом и оберегом
Шрифт:
– Благодарствую, дедушка. Век буду помнить доброту твою, только не ведаю имени. Как величать тебя?
– Живородом зови. – Старик отошел к выходу, помыл в лохани руки, нож, взял со стола деревянную миску с травяной кашицей, льняные лоскуты, подошел к юноше. – А благодари не меня, богов наших родовых. Все от Рода. Ведомо и сказано: «Солнце вышло тогда из лица Его. Месяц светлый – из груди Его. Звезды чистые – из очей Его. Зори ясные – из бровей Его. Ночи темные – да из дум Его. Ветры буйные – из дыхания…»
– Угу-у! – донеслось из темного угла у дверей. Только теперь Никита рассмотрел, что там, на закрепленных на стене лосиных рогах сидит ушастая сова. Большие, круглые, красновато-желтые глаза птицы внимательно наблюдали за людьми.
Живород покосился на
– Вот и Угуша о том ведает. Род есть Родник Небесный, что полнит воды Окияна. От него корова Земун и коза Седунь явились, из их сосцов молоко разлилось, а Род камнем Алатырем то молоко взбил, а из масла сотворил землю-матушку.
– В Священном Писании по-иному сказано о сотворении земли.
Старик оглянулся на идолов, зашипел, приложил ладонь к губам Никиты:
– Молчи, несмышленыш! Богов прогневаешь, вовек исцеления тебе не будет. Слушай, когда старший молвит. Род отделил Правду от Кривды, он же родил Сварога. Сварог – верховный бог, отец наш небесный, он дал людям огонь, научил делу кузнечному, показал, как землю орать. – Живород сноровисто перевязал плечо Никиты, принялся за примочки. – А ведомо ли тебе, что с помощью Сварога иные боги появились?
– Нет.
– Тогда слушай. – Волхв положил на грудь примочку. – Терпи, печь будет. Так вот. Ехал как-то Перун…
– Перуна знаю, молвят, от него гроза.
– То хорошо, что ведом тебе Перун. Сказываю далее. Ехал он вдоль Дон-реки, увидел, как девицы речные хоровод водят, залюбовался. Одна из них, дочь Дона по имени Рось, заметила его, пустила венок по воде и сказала: «Какой молодец Дон переплывет, того и полюблю». Перун услышал, обернулся птицей-соколом и метнулся в реку. Дон этого не стерпел, выбросил его из своих вод, рассадил Перуна и Рось по разным берегам, не дал им любить друг друга.
Живород то и дело отвлекался от врачевания, перебирал обереги на поясе: касался то деревянной ложки, то гребня, то каменного коника, трогал звериный зуб, гладил гусиную лапку, уперев взор в стену, молвил:
– Тогда Перун пустил молнию в камень, за которым сидела красавица Рось, и появился на том камне огненный знак. Дочь Дона отнесла камень в кузню к Сварогу. Стал Сварог бить по нему молотом, и тогда родился из него Даждьбог – бог Солнца, даритель света, тепла и плодородия, коему я поклоняюсь. И жене его Живе. От нее весна и Жизненная Сила Рода. От них жди милости и силы для одоления недугов… Ну вот и все. А сейчас спи, молодец, сон болезнь лечит. Проснешься, легче станет. – Сухая теплая ладонь легла на лоб, лицо старца заволокло туманом, Никитой овладело забытье.
Глава вторая
Прещедрый и премилостивый господь! Не презри слез моих, смилуйся над моей печалью. Воззри на сокрушение сердца моего: убивают меня неведомо за что, неизвестно, за какую вину.
Он не знал, сколько времени пробыл во сне, и, возможно, оставался бы в нем, но прикосновение к щеке чего-то теплого и шершавого разбудило его. Никита открыл глаза. Лучик дневного света едва пробивался сквозь малое оконце-щель. Никита повернул голову и увидел перед собой лохматую морду пса. Кроме собаки его пробуждение, как и в прошлый раз, встречал Живород, будто и не отходил от него старец. Он-то и отогнал пса:
– Лохмач! Ах ты, псина непослушная! Ишь, удумал гостя лизать! Поди из дома!
Повинуясь приказу, собака, слегка припадая на правую переднюю лапу, поспешила покинуть жилище волхва через полуоткрытую дверь. Старец склонился над Никитой. Голубые глаза Живорода светились добротой.
– Проснулся? Это хорошо, видать, силы возвращаются. Сейчас покормлю тебя, молоком напою. С едой еще крепости в теле прибудет. Коль с охотой поешь, значит, к здравию стезю твою боги повернули. После раны осмотрим. И кто тебя так испятнал?
Никита промолчал, отвел взгляд.
– Молви, не таись, я тебе не враг. Чего на стену смотреть, она тебе не поможет, а я, может, чем и смогу. Расскажешь, самому легче станет, уж ты мне, старику, поверь.
Не отрывая взгляда от бревенчатой стены, Никита заговорил. Перед глазами стали протекать события минувшего времени. Память отбросила его на четыре года назад. В тот год, в возрасте сорока восьми лет, скончалась княгиня Анна – сестра константинопольских императоров и жена великого князя Владимира Святославовича. Таисия, мать Никиты, была покойнице ровесницей, своеземкой и подругой и как подруга отдала ей последние почести: помогла омыть и обрядить тело, пришла на похороны. Взяла с собой Никиту и его двоюродника Мечеслава-младшого, иначе прозванного Витимом. После погребения Анны в каменном храме Успения Пресвятой Богородицы случилось убитому горем киевскому князю увидеть в толпе горожан Таисию. Седой, сухощавый, осанистый, грустный очами Владимир Святославович прошел было мимо, но остановился, признал гречанку. Горестно произнес:
– Вот и остался я без моей Аннушки… Она перед смертью все Царьград вспоминала, братьев, усопших отца с матерью. Скучала, голубка, по родной земле…
Таисия молча утерла слезу.
– Знаю, любила ты ее… И она за тебя о помощи просила, когда муж твой от печенегов пал. Славный был воин, я его в дружину принял и мечом одарил. Давно это было. – Владимир кивнул на Никиту и Витима. – Чада твои?
Таисия разъяснила:
– Это сын Никита, а это родич Мечеслава, в честь него названный.
– Тебе при Аннушке работа была в моих палатах, и ныне приходи, без дела не останешься. Будет чем кормиться. И отроков с собой приводи. С Борисом и Глебом будут делу воинскому и грамоте учиться, веру греческую познавать. Сыны мои смышлеными и боголюбивыми растут, на них у меня вся надежа. Возмужают, понадобится им дружина верная…
С той горестной поры Витим и Никита стали сотоварищами княжеским сынам. Дети Владимира приняли их, даже несмотря на то что Никита заметно уступал в возрасте. Особенно сын Таисии подружился с младшим, Глебом. Время шло, минуло четыре года, молодые князья время от времени уезжали в свои уделы: Борис в Ростов, Глеб в Муром. Владимир позаботился о многочисленных чадах, Ярославу дал Новгород, Изяславу – Полоцк, Мстиславу – Тмутаракань, Судиславу – Псков, не обидел и других сыновей. Никита оставался в Киеве: у дитя дружинника удела не было. Из Киева отправился он и в свой первый поход. В начале лета из Дикого Поля к кону Руси подошли печенеги. Поговаривали, что случилось это по наущению польского князя Болеслава, ведь он и прежде призывал кочевников в помощь против Киева. Позапрошлым летом поляки вместе с немцами и печенегами вторглись в пределы Руси и разорили пограничные земли, но поход закончился ссорой между союзниками. Болеслав даже велел своим воинам перебить печенегов. Ныне прежние обиды забылись. Навредить, разорить, ослабить Русь, подмять ее под себя желали не только печенеги и Болеслав, имелись и иные злопыхатели: император Священной Римской империи Генрих, а сильнее всех папа римский Бенедикт. Немалая опасность грозила Руси со стороны запада. Латиняне мечтали распространить свое влияние на Русскую землю, вытеснить за ее пределы идолопоклонничество, а более православие, кое пришло от греков. Рим и Константинополь все больше отдалялись друг от друга в вопросах богослужения, в разногласиях рождалась ненависть друг к другу, которую латиняне перекинули и на Русь, и это чувство будет подогреваться ими не одно столетие… Ныне им удалось обратить в свою веру, зачастую огнем и мечом, некоторые славянские племена и их правителей, пришло католичество и в Польшу. Мало того, посылали они к печенегам миссионера Бруно, благодаря которому Болеслав обрел в степняках будущих союзников. На них-то и послал Владимир сына Бориса. Никита уговорил молодого князя взять его с собой. Таисии не удалось остановить чадо ни слезами, ни мольбами. Одно успокоило мать – с Никитой уходил старый воин и соратник ее мужа Торопша. С ним и отпустила. Разве удержишь птенца в гнезде, если он научился летать? Разве заставишь молодца сидеть дома, если он почувствовал силу? Ее-то, силушку, Никите не терпелось испытать на поле брани, да еще отомстить печенегам за смерть отца.