Русь против варягов. «Бич Божий»
Шрифт:
Глава 6. Столетняя гражданская?
Название этой главы выбрано не случайно. Оно напрямую перекликается с одной из центральных глав в книге Льва Рудольфовича Прозорова «Языческая Русь против карателей». И раз уж мы довольно подробно разобрали эту тему в предыдущей главе, то заодно решили осмотреть проблему под иным углом зрения. А для этого выбрали тот угол, под которым нам предлагает рассмотреть эту междоусобицу Лев Рудольфович. С его точки зрения, это была не борьба за власть, корень проблемы лежит совсем в иной плоскости. Для популярного писателя события 1015–1019 годов – это продолжение религиозной войны на Руси, той, которая началась после крещения. Логика такого рассуждения
Поясним. В силу того что господина Прозорова величают не иначе как Ведущим историком Языческой Руси, ему важно везде и во всем отыскать языческий след. А данный период времени является наиболее удобным для того, чтобы попытаться наглядно продемонстрировать противостояние язычества и христианства как вооруженную схватку двух религий. Ведь христианство еще совсем недавно стало единственной официальной религией на Руси, и произошло это по волевому решению князя Владимира, совсем недавно бывшего ярым язычником. А язычество не могло и не хотело смириться с единовременной потерей практически всей своей паствы. Значит, должна быть война, и война великая. В этой войне должны быть свои герои и свои негодяи, свои победители и свои проигравшие. Самое сложное – это распределить в ней роли. Ведь если в борьбе за власть все просто и понятно, то в религиозной борьбе должно быть две религиозные партии. А если среди основных действующих лиц, то есть сыновей Владимира, все христиане, значит, надо срочно назначить кого-то из них в язычники и перевести в противоборствующий лагерь. Иначе никак.
С этого Лев Рудольфович и начал.
Причем начал очень осторожно. Можно сказать, издалека.
Чтобы вы лучше понимали, о чем идет речь, сообщим: на роль князей, которым предстоит бороться, отстаивать и погибнуть за старую веру, Лев Рудольфович выбрал….
Тут хочется сделать паузу, выдержать ее как следует, чтобы читатель проникся важностью момента, того, какую сенсацию ему сейчас доведут до сведения. Хочется, но жанр не позволяет. Хотя выбор кандидатур заставляет протереть глаза и перечитать только что прочитанное еще раз, а то и ущипнуть себя за ухо, дабы убедиться, что все правильно понял.
Это христианский святой князь Борис, сын Владимира Святославича. К нему в языческую компанию писатель добавляет и Святополка Окаянного. Убийцу Бориса!
Симбиоз довольно странный. Правда, в отличие от русских летописей, Святополк в изображении Прозорова герой положительный и безвинно оклеветанный. Как всегда, подсуетились бессовестные иноки и исказили истину по прямому указу верховной власти.
Если вы не удивились, это значит только одно: книгу Льва Рудольфовича вы уже прочитали.
Давайте и мы поговорим немного об этой удивительной и неординарной теории. Попробуем выяснить, что тут правда, а что откровенная ложь.
Начнем с цитат. Чтобы показать, что однозначность этого предмета нарочито показная, что все то, что кажется нам аксиомой, всего лишь недостоверные придумки, Прозоров заходит издалека. Мы же пойдем вместе с ним.
«Недостоверность летописного рассказа об участи Бориса и Глеба и его источника – Сказания о Борисе и Глебе – очевидна, в общем-то, для большинства исследователей.
Обычно таких резких слов не говорят, особенно сейчас, после перестройки и вошедшего в моду кокетничанья с христианством. Обходятся округлыми фразами о «литературном характере повествования».
И при этом продолжали твердить об убийстве Бориса и Глеба Святополком с уверенностью очевидцев, хотя единственный повествующий об этом источник представляет, как, надеюсь, убедился читатель, нагромождение нелепостей самого разного толка – от географических до психологических».
Казалось бы, напрямую эта цитата никакого отношения к делу не имеет, но это только кажется. С ее помощью Лев Рудольфович коварно подводит базу, закладывает фундамент, на котором позже воздвигнет здание своей смелой теории.
Все очень точно рассчитано. Если источник недостоверен и при этом он является единственным, а других нет, то интерпретировать его можно кому и как угодно. Лишь бы сказка складно сказывалась. Поэтому, чтобы первоисточник дискредитировать в глазах читателей, лучше всего сразу и безоговорочно в нем усомниться. Потом будет легче его опровергать и уличать.
Но мы, к сожалению, не относимся ни к тем, кто безоговорочно верит на слово Прозорову, ни к «большинству исследователей», для которых очевидна «недостоверность летописного рассказа об участи Бориса и Глеба и его источника – Сказания о Борисе и Глебе. Мало того, мы не считаем, что «Сказание об убиении Бориса и Глеба» является единственным источником, в котором описываются интересующие нас события. Ведь, кроме него, есть еще «Чтение о Борисе и Глебе», написанное монахом Нестором. Есть летописная повесть об убиении братьев, которая входит в «Повесть временных лет». Много интересной информации содержится в Тверской летописи, кое-что можно найти в Пискаревском летописце, к тому же нельзя сбрасывать со счетов такой древнейший источник, как Новгородская I летопись младшего извода. Пускай ценнейшая информация раскидана буквально по крупицам, но она есть. Поэтому нам в своих исследованиях было на что опереться, было что с чем сопоставить и сравнить. Так что в таком безапелляционном утверждении про источники Лев Рудольфович явно не прав. Возможно, он просто про них не знал. Нельзя же знать все. Хотя не исключено, что другие источники Льву Рудольфовичу только мешали и тратить на них свое время он не стал. Ведь с одним всегда проще работается.
Что касается психологических мотивов поступков Бориса и Глеба, то мы детально разобрали их в предыдущей главе, поэтому повторяться не будем. То же самое относится и к «географическим нелепостям», на которые обратил внимание Прозоров.
Следующий хитрый маневр писателя рассчитан на эмоциональный настрой читателя, а не на его знания. Это необходимо. Нужно заставить полюбить своего нового героя, показать его с приятной стороны. И в то же время привести убойный довод о том, что Святополк всего лишь безвинно оклеветан за свои религиозные убеждения все теми же монахами-чернецами. Но взывает историк вновь к эмоциям: «Не помогал даже очевидный факт – еще полвека спустя в княжеском роду Рюриковичей бытовало имя Святополк. То есть князья имели свой, отличный от летописного взгляд на его окаянство, иначе не стали бы нарекать детей именем описанного летописцем патологического маньяка-изверга».
«Конечно, Ярославу и его потомкам надо бы понадежнее опорочить свергнутого и загубленного законного государя. Но ведь князья-то, потомки Ярослава, называли своих детей Святополками – а вот Ярославами еще долго, кстати, не называли – значит, не в князьях тут дело! А в ком, если не в них? В церкви?» (Прозоров)
И обращаясь к ним, к эмоциям, Прозоров прав. Ведь, прочитав такое утверждение, тут же хочется крикнуть: «Конечно же нет! Кто же захочет!»
Но если немного остыть, а еще лучше взять и поработать с письменными источниками, то окажется, что Лев Рудольфович вновь перегнул палку.