Русь пьянцовская
Шрифт:
– Э-эй! Куда вмантулил?! Куда вмантулил, говорю?' Правей.
Как только проглядывали на горизонте, по трассе, полярные березки, чернели кусты, он разгибал ноющую спину, бранясь остервенело и вытирая рукавом лицо:
– Плевок судьбы!.. Обратно плевок судьбы!.
К полудню Ляна догнала их, со своей сейсмостанцией, на санных полозьях; трактор подтащил ее вагончик прямо к лесорубам. "Начальник строительства" поглядел на вагончик со слюдяным оконцем и сказал с чувством, утирая пот: Обратно плевок судьбы!
Но Ляна нынче не бранилась, не подгоняла, не угрожала "весновкой", которая все затопит. Она
Затрещал костерик, заклокотал огромный, с вмятинами, артельный чайник, а в стороне - в консервной банке - чифирь, который, при Ляне, называли заваркой. Чай, не доглядели, затянуло сверху черным-черно комарьем. Их вычерпали ложкой. Батоны душистые, белые, в городе такие по блату. Мантулин разламывал пополам, приговаривая:
– Наш хлебец, татарский... Как, почему татарский? Русский черняшку любят. Чтоб живот вздулся... На реке Белой такой хлеб. Наш хлебец!
– Дак тебе за такой "десятку" отвалили?-язвительно спросил Иван Петровых, который не любил "татарской похвальбы". "Чингисханы проклятые, никак не уймутся", - говаривал он, впрочем, добродушно.
Мантулин сразу поник, я если б не Ляна, которая растеребила его вопросами, промолчал бы до вечера. А тут, согревшись, да хлебнув чифиря из консервной банки, рассказал, что был председателем колхоза. Под Казанью.
– ... Как уборка, понимаешь, забирают все зерно. А в один год - приказ: отгрузить семенной фонд. Под метелку. Вижу, вымрет село... Поопухаем. Спустил шины на всех грузовиках. Не помогло, понимаешь... Военные грузовики едут и солдат пригнали. И все русские. Бабы им по-татарски: "Дети умрут! Дети!" Они гогочут, понимаешь. А мне десять лет - за саботаж...
– А село как?
– деловито спросил Иван Петровых.
– Кто опух, умер, кто побежал на стройки коммунизма. Тогда химкомбинат строили, там давали пайку, шестьсот грамм... Вернулся, вижу, деревня вроде со мной сидела. На мужиках, бабах, ватники лагерные, в клочьях. Работают, понимаешь, за пайку. У меня трое было. Один выжил...
Долго молчали, только было слышно чмоканье, - чифирь тянули прямо из раскаленной банки. Ляна, поглядывавшая все время на Пашу, который сидел в стороне на корточках, спросила вскользь, будто не затем приехала: - Паш! Ты сегодня летел... как космонавт...
Все засмеялись.
И то космонаат!
– уважительно подтвердил отец Никодим.
– Дак космонавт вверх, а Паша вниз!
– Вот и я говорю, - заметила Ляна, переждав смех.
– Вниз! Почему вниз? Беглым...
Вокруг перестали чавкать, прихлебывать. Стало слышно, как прошмыгнула мышь-полевка.
– А чего эт-то ты вдруг решила, что он 6еглый, - первым нашелся "начальник строительства".
– У него документ - любо-дорого...
– Ребята, - сказала Ляна тоном, в котором звучало страдание, - почему вы так со мной?
На нее оглянулись оторопело: Ляна, да чтоб таким тоном?!
Молчание затянулось, Ляна хрустнула пальцами; вырвалось вдруг у нее, как крик:
– Я же не милиция, не эмвэдэ! Я - геолог! Все мои тайны - в земле...
Немало времени прошло, прежде чем прозвучал бас отца Никодима: - Я так думаю, Паш, можно... Паша усмехнулся и сказал, что ворошить ни к чему...
– А ты коротко, Паш, коротко...
– Коротко?
– сказал Паша, как выдохнул, - в одном городе произошло зверство и судья, значит, получил установку, списать зверство на меня...
– Не может быть?
– вырвалось у Ляны, хотя она, норильчанка, знала, что все может быть...
Паша посмотрел на нее искоса, спокойно (не впервой ему говорили: "Брехня!"), ответил, не повышая тона:
– Не веришь, однако... спроси судью. Ляна оглянулась в ту сторону, куда он показал. Там сидел на корточках, высасывая из банки остатки чифирной гущи, заросший ободранец, обмотанный, вместо шарфа, полотенцем.
– Все так,Ляна - сказал оборванец.
– Получил я установку... От райкома партии. Знал, откажусь - другой засудит. Зверское убийство, да вторая судимость, парню - вышка... Вызвал его к себе, понял, в чем дело... а как не понять? Предупредил...
– Усмехнувшись своим мыслям, заключил просто, словно это было вполне естественным: -~ Вторая дверь была в совещательной комнате. Выпустил парня. Дал на дорогу деньжат. А потом позвонил - сбежал...
– Снова усмехнулся тоскливо: - Ну, мне припомнили это "сбежал..." Такое подстроили...
– Он махнул рукой, мол, что тут говорить, сами видите... Поднялись, ребята, что ли?!
– сказал он, торопясь, похоже, уйти от тягостных воспоминаний.
– Айда-те!
– подхватил "начальник строительства" - Паша, запрягай кобылу!
Они двинулись вперед на вездеходе, раскачивающемся на каменьях, как в шторм.
Ляна осталась. Подошла к Сергею Фельдману, который протирал теодолит.
– Сергу... Сергей, это... возможно?..
Тот кивнул.
– Давно Павел... беглец?
– Второй год. Нет, уж третий. Прячут в полевых партиях. Передают с рук на руки...
– И ты... знал?.. С самого начала?.. Сергуня кивнул.
Ляна опустилась бессильно на сырой камень, зачастила вдруг скороговоркой, точно убеждала себя:
– Этого не может быть! Который год. Ищут... невинного! Этого не может быть, слышишь?! Сейчас не сталинское время. Вокруг свора! Клубок аморализма. Кулак - сила' Рисковый - власть! "Пахан". Как в лагере. Возле "пахана" всякие "шестерки", выдающие себя за юристов... Я десять лет жила в Норильске, возле "колючки", знаю. Своими глазами видела... Подумай, что он натворил, твой Пашенька, если который год беглец?.. Это не шутка - объявить всесоюзный розыск. Оповестить все и вся' Поставить на ноги десятки тысяч людей'.. Что надо натворить, чтоб тебя искали днем с огнем? Сказки, что? Убить целую семью? Зарезать кассира приисков?.. Изнасиловать... Сколько они бед натворили, пропойцы?'. Ты их не знаешь, как я! Разжалобили тебя. Провели... Ведь по головке не погладят - укрывать беглого. С попа взятки-гладки, а вот с тебя... Ты понимаешь? Сергей усмехнулся:
– Чего тут не понимать? В отеле "Факел" поселится еще один горемыка. Там ныне все, кто не в силах лгать и унижаться... Все лучшие люди...
– Перестань!
– Ляиа вскочила на ноги.-Этого разговора не было. Я не слышала ни слова'. Ах, Сережа, Сережа!.. Сергуня - воистину!..
Когда они подходили к ревущему вездеходу, вдруг раздался звериный крик. Мат.
Ляна кинулась к вездеходу, возле которого началась драка. Паша повалился на спину, опрокинутый ударом Мантулина, вскочил на ноги, держась за челюсть. Мантулин уже схватил за грудь отца Никодима, который, видно, поспешил на выручку Паше.