Русь пьянцовская
Шрифт:
"Агрессивность в крови...
– отметила Ляна.
– Пырнет, не задумываясь..." Отыгралась на Ксюте, поварихе, которая как раз выглянула из столовой:
– Мусору вокруг... Свалка! Убери!..
Отощавшийв лагере отец Никодим, сидевший на корточках у палатки, поправил очки с треснувшим стеклом, прогудел на самых низах:
– В тундре веников наломаем, Ля-аночка' Веников там бога-а-ато!
"Радетель за человечество..."
Синеглазый Володечка-футболист вывалился из столовой, по обыкновению
Петровых поглядел на небо, почесал бородку.
– Ну, ворье! Ну, ворье! Взмахнул руками, отгоняя комаров.
– Во комар!
– Он протянул руку почему-то в сторону начальника партии.
– Как корова, ей-бо! Сядет, рука опускается.
Комары, казалось, не прокусывали кожу, а грызли. К концу рабочего дня, случалось, лица распухали. Одного солдата, забывшего рипудин, пришлось вертолетом отправлять в больницу: разодрал лицо в кровь, боялись заражения, столбняка... А еще мошки нет. Не сезон...
– Жрут, спасу нет, - продолжал постанывать Петровых. Обмишурился с подсчетами, досадовал. Как бы Ляна не припомнила? Припомнит, зараза!..
– Видать, дождик будет, - сочувственно вздохнул отец Никодим, помогая приятелю увести разговор от трудной темы.
– "У ей такая маленькая грудь, а губы, губы алые, как маки..." затянул вполголоса Володечка свою песню, которую он заводил с утра и так хрипел до вечера.
– Прекрати молитву!
– вызверился вдруг Петровых.
– Спасу нет!
Вернулся Паша с накомарником и охотничьим ружьем, бросил деловито: Работа работой, а дело делом... Петровых сорвал с себя рубашку, попросил Пашу намазать ему спину рипудином:
– Насквозь прокусывают... Никакого сочувствия к рабочему человеку.
Тот отмахнулся, мол, надоел, зуда... Отец Никодим сжалился над ним, намазал ему спину густо. Тот ежился одеваясь и выговаривая начальству, время от времени:
– А чего вы нам, товарищ начальник, значит, повременку даете? Назначьте урок. Мы, может, за полдня сделаем. Власть, она любит досаждать. А вам так на что? Вам дело надобно... Так я понимаю?
Ушастого окрестили "начальником строительства" за то, что он всюду влезал. Его, как всегда, не слушали, он мешал тянуть лямку привычно-бездумно, а иногда, и в самом деле, был невыносим.
– Сливай воду!
– вызверился Паша.
– Сливай воду! Выключай "брехатель"!
Начали, наконец, садиться в залепленные грязью вездеходы. Зашумели. Погрузили шесты. Петровых кричал, перекрывая шум: - Хворосту возьми!
Чайкью согреем!..
... В низинах стоял туман, когда вездеходы рванулись в тундру. Замаячили впереди каменные сопки. Камни разбросаны как во время землетрясения.
А за ними река. Дорога дальняя. Стоило машине тронуться с места, прогромыхать - комарье отвалило подальше. Тут же откинули накомарники, перестали обмахиваться веточками. Ожили.
Мотор ревмя ревел. Грязь выстреливалась из-под гусениц, надраенных камнями и сырым мохом до блеска. Вот и скалистый холм. Деревья торчат вбок, как на косогоре. Машина поползла вверх и вбок, как таракан по стене.
– Паша, ты нас не опрокинешь?
– вырвалось у Сергуни.
– А ить, впрямь, жутко, - признался отец Никодим, который до того думал, что жутко лишь ему.
Ляна только усмехнулась. Паша, сидевший за рычагом вездехода, словно и не слыхал. На лбу у него пот выступил. Крупными каплями.
– Не до нас ему...
– Петровых укладывался спать, пристроив голову в зимней шапке на бухту провода. Засунул бороду под ватник, уперся плечом и ногами в железное корыто вездехода, чтобы не так швыряло. Закрыл глаза.
– Васька!
– окликнул его Паша, обернувшись и увидя, как тот колотится боком о железное днище.
– Как ты можешь дрыхнуть, Васька, черт!
"Ушастого", собственно, звали Иваном. Ляна еще в первый день, по ошибке, назвала его Василием. И он стал отзываться на Ваську... Так бы он и остался Васькой, если бы Фельдман не напомнил, что тот вовсе не Васька...
– Почему не сказал сразу, что ты не Васька?-отозвался Паша.
– Почитай месяца три как все Васька да Васька...
– А на что мне начальству перечить. Васька, так Васька...
– И, приподнявшись, он так сверкнул глазами, что Ляне стало ясно: лучше его называть Иваном...
У гусениц что-то завизжало, заколотилось. Сергей свесился за борт, увидел, что в направляющее колесо забился камень. Колесо скрежетало, гусеница лязгала.
– Останови!
– взмолился Сергей.
– Не могу слышать.
– Нежные ушки, - сказал смиренно отец Никодим.
– Наверное, на скрипочке взбадриваете?
– На рояле, - печально признался Сергей.
– И зять мой, бывало, - оживился отец Никодим.
– Возьмет... этого, Брамса... Патриарх Пимен у нас был. Не одобрил. "Не русское это дело, сказал он, - Брамс..."
– Что?
– Сергей подавился слюной.
– Вот и я - что?.. Дальше - больше!.. Литургии коснулись... А - зачем перечил?.. Что выиграл?..
Снова заверезжало, заколотилось внизу.
– Останови!
– рявкнул отец Никодим.
– Ты слыхал, не можем... Паша остановил, вынул камень.
А Иван Петровых и век не разомкнул. Спал, открыв рот. Борода вытащилась, торчала вверх вызывающе.
– "Директору строительства" косушка приснилась. Ишь, блаженствует... Святой истинный крест, он и на дыбе выспится!..