Русь Великая
Шрифт:
Откинув подворотную доску, Шимон распахнул ворота, и телега, подпрыгнув, въехала, во двор. Из дома выбежали двое подростков. Шимон, скинув плащ на руки одному, велел другому открыть клеть и живо разгрузил телегу. В монастыре тюки таскал богатырь-привратник, а Шимон стоял с видом знатного человека, который не испачкает руки. Так здесь полагалось, как видно.
За обедом говорили по-гречески. Жена Шимона была гречанка, подростки – русские, отправленные родителями из Переяславля в науку к Шимону, им подобало учиться. Андрей пользовался греческой речью с удовольствием русского человека, легко осваивающего чужое. Шестым сотрапезником был человек в поношенной монашеской ряске, смуглый дочерна, с черными волосами, битыми проседью, как шерсть на спине серебристого лисовина. Знаток книг, Афанасиос гостил у Шимона, отдыхая после путешествия по Азии. «Шествуя пешком, мы любой путь одолеваем», – шутил Афанасиос.
Для Афанасиоса поручение Шимона не было главным делом. Он был философ, по-русски – мудролюбитель или мудропоклонник. При Афонском монастыре лепилась кучка подобных людей. Одни из таких, приняв постриг, вели хронограф – погодные записи, другие оставались до старости послушниками, то есть, нося рясу, были обязаны лишь трудиться, а трудом были также и добровольные путешествия, о которых затем составлялись записи. Для Афанасиоса монастырь был домом, ибо некогда он дал туда вклад – хоть и весьма малое, как говорил он, зато все свое достояние.
За столом Шимон рассказывал Андрею:
– Вот подумай, друг-брат, я ведь за купленное ныне заплатил в десятки раз меньше, чем эти книги некогда стоили бывшим владельцам их.
– Почему же отдали? – спросил Андрей. – В монастыре не понимают цены?
– И понимают, и знают, – возразил Шимон. – Но книга, хоть ею торгуют, есть товар особенный, ни с чем не сравнимый. Возьми так. В купленном мною есть много испорченных книг, с гнилыми листами, наполовину и более истраченные. Что они стоят? Кто назовет цену? Коль говорить о монастырях, то многие игумены не хотят держать светских книг. И даже старых духовных книг избегают, ибо в них могут быть изложены еретические воззренья, а разобрать некому. А вот погодные записи, по-нашему – летописи, не отдадут. Могут согласиться переписать для заказчика. Такая работа стоит дорого, да и как ей быть дешевой! Чтоб написать книгу размером две четверти на полторы листов сотен в восемь, переписчику придется работать полгода. Сообрази, что стоит хотя бы только содержать писца. Но монастырская работа обходится дешевле, игумен всегда рассудит, что все равно монаха кормить нужно. Да и труд переписчика справедливо почитают богоугодным.
– Покупатель книг, – сказал Афанасиос, – подобен рыбаку или охотнику. Как у тех развивается некое чувство, чутье, которое помогает им выбирать место для ловли, так и у книголюба бывает.
– У нас говорят: на ловца и зверь бежит, – заметил Андрей.
– Так, так, – одобрил Афанасиос. – И на этого ловца, – он указал на Шимона, – набегают. Его знают в столице у нас. И на дом к нему приходят с книгами.
К вечеру склеенные обломки дощечки высохли, и Шимон, освободив зажим, взялся за кусок пемзы, чтоб подчистить клей, выступивший из швов.
– Расскажу тебе, друг-брат Андрей, о тех, кто на дощечке изображен. Издалека возьму. В 1056 году умерла от старости базилисса Феодора, последняя племянница базилевса Василия Второго Болгаробойцы и младшая дочка Константина Восьмого. Никого из родных своих она не сочла достойным, старуха была сурова до жестокости, ибо свои родные угнетали ее без пощады, хотя бы старшая сестра, базилисса Зоя Распутная. И передала старуха престол немногим ее младшему военачальнику Михаилу Стратиотику. Стал он шестым базилевсом этого имени, которое, как тогда же заметили ученые люди, добра империи не приносило.
– Друг мой Шимон, – прервал Афанасиос, – грешишь ты против бога истины и обижаешь ученых людей. Мало ли что твердят лжефилософы с историками, хиромантами, астрологами, гадателями на зернах, камнях, внутренностях! Наука и сущее-то, нынешнее едва может испытать, а будущее – нет, и при чем же тут наука? Коль будущее может чему-то открыться, то лишь вдохновенью!
– Нужно же чем-то и речь украшать, иначе слушать не будут, – усмехнулся Шимон. – Так вот, года не прошло, как Михаил Вурца, Никифор Вотаниат, Исаак Комнин и другие командующие в Азии избрали своей волей базилевсом Исаака Комнина. Мятежники с такой силой вышли на тот берег Босфора, что Михаил Шестой добром ушел с престола. Через два года базилевс Исаак, тоже человек старый, заболел, решил принять схиму и отдал престол знатному человеку и высокому сановнику Константину Дуке, первому своему помощнику по правлению. Они вместе успели сильно обрезать дворцовую роскошь, отняли имущество и именья, которые щедро раздавали своим любимчикам
– Все такое христиане одобряли, – заметил Афанасиос.
– Константину Десятому исполнилось пятьдесят два года, – продолжал Шимон, – когда он сел на престол. Умер он через десять лет, оставив жену с шестью детьми, малолетними. Евдокии тогда еще сорока лет не исполнилось. Была она больше чем на двадцать лет моложе мужа и, став вдовой, еще почиталась из первых красавиц, а в молодости ей, говорят, равных не было. К тому же светлого ума и великая книжница. Константин Десятый заранее нарек базилевсами трех старших сыновей, а от всего синклита, то есть от всех высших сановников и полководцев, были взяты клятвенные записи, что никого они не признают базилевсом, пока будет жить хоть один из младших Дук. Евдокию муж назначил базилиссой-регентшей на время малолетия сыновей. И с нее взял запись, что замуж она никогда не выйдет. Все покойник предусмотрел, да вышло иное…
– Иное вышло, – вмешался Афанасиос – ибо нет у нас высшей силы, чтоб понуждать выполнять закон, хоть и есть он. У нас власть берет тот, кто одолеет.
– Верно говоришь, – согласился Шимон, – но везде так. Даже у нас на Руси хоть княжение и держится в одном роду, но между собой князья спорят. И даже брат на брата идет. Ты, друг Афанасиос, своих не слишком хули. Иль твое униженье паче гордости?
Афанасиос не ответил, и Шимон продолжал:
– Вскоре в Палатий под стражей привезли обвиненного в злоумышлении полководца Романа Дигениса, сына того Дигениса, которого без смысла загубил Роман Третий. Базилисса пожелала сама его допросить. Бог щедро наградил Романа красотой, силой, разумом с красноречием. Словом, объявили Романа очищенным от вины. Евдокия сумела получить обратно от патриарха свою запись, чтоб не выходить замуж. Так нашелся у Евдокии новый муж в том же году, когда умер старый, и венчали ее с Романом, нареченным базилевсом-регентом…
Жена Шимона вздохнула и сказала:
– Девчонкой была я. Отец меня на плечо посадил. Видала я их. Оба красавцы, и не скажешь, кто старше…
Шимон продолжал:
– Константин Десятый оставил плохое наследство. Повсюду были уменьшены войска, расходы на крепости урезаны, запасы оружия не возобновлялись… Что ж сказать о законах? Пишут много законов и говорят: управляет закон. Люди правят, а не законы.
– Неверно говоришь, – сказал Афанасиос. – Если уподобить власть базилевса сердцу, то сколько раз оно останавливалось? Три, пять лет проходит – и меняется власть. Перерыв, а? И длится он, пока новый не усядется, не оглядится. А империя живет. Мы привыкли. Имперские служащие учатся друг от друга, от старого к молодому передают уменье. И судьи судят, и сборщики исчисляют и собирают налоги, и местная власть следит за порядком, и военная власть о своем заботится. Почта медленная – дождь, снег, гололед портит дороги. Базилевс сменился, а там через месяц узнают. Еще уподоблю империю теченью реки: от внезапного ливня выходят реки из берегов, но не изменяют руслу.
– А теперь как? – спросил Шимон. – Теперь сильные владельцы начали по-своему делать, начиная снизу. Теперь они, между собой сговорившись, ставят базилевса из своих… Но позволь, друг Афанасиос, я продолжу свой рассказ. Итак, Константин Десятый верил в убедительность слова. Указы при нем писались красиво – об истине, о божьей воле. Уверяли, что, отбросив блуд, лень, благодушие, чревоугодие, корысть с жадностью, все подданные – от высшего сановника до последнего обозного в войске – сумеют сделать с малыми средствами много больше, чем совершалось прежде с великими силами. Турки же рвали себе кусок за куском, в Азии падали крепости, и никто не понимал, как подобное случалось. Могли бы Евдокия с Романом Четвертым запереться в Палатии, подобрать своих людей и думать о собственном благополучии. Но не такие они были люди. Вскоре после свадьбы Роман побил турок в Сирии, выгнал их из припонтийских областей. Зимами Роман недолго жил в столице. Зима здесь коротка, и каждое лето Роман воевал, и удачно. Но сильные его ненавидели, и особенно злы были все Дуки, родственники трех малолетних базилевсов, именем которых правили Евдокия с Романом. На четвертый год Роман с войском в сто тысяч сошелся с турками близ Ванского озера. Запасным отрядом командовал Андроник Дука, и лишь попущенью бога можно приписать доверие к нему Романа. Дука в нужнейший час боя злоумышленно отвел свой отряд назад, чем дал туркам победу. Роман сам бился до последнего, был ранен и взят в плен. Тут уместно помянуть притчу, которую турки сложили про ромеев: «Создав ромея, аллах огорчился, но, по милости своей не желая уничтожить свое творенье, задумался, как быть? И создал второго ромея».