Русланиада
Шрифт:
– СДОХНИ!СДОХНИМЕРЗАВЕЦ!СДОХНИУРОД!!!!!!!!!!!!
Юродивый вышел заплетающимися ногами – мы в ужасе смотрели на него. Каждый схоронился как мог – под столы, под лавки, на худой конец вжался в стену. Никто из нас не желал видеть эту смерть. Он смотрел прямо перед собой, кадык дернулся. Сейчас начнётся. Я зажмурился. В тишине раздался странный звук. Я вжал голову в плечи и ещё сильнее зажмурился. Было тихо, странно тихо, подозрительно тихо, невероятно тихо.
Я не решался открыть глаза, меньше всего мне улыбалось любопытства ради раньше времени открыть глаза, чтобы увидеть картину, которая будет до конца жизни преследовать меня в неосязаемой черноте ларца.
Как же тихо. Никто рядом не шевелился, хотя один определённо должен был. Кляня себя на чём свет стоит, я отчаянно
Юродивый сидел, где прежде стоял. На лице застыло недоумение. Спустя мгновение я понял – живой. Как? Он дважды рассеянно моргнул.
Я тоже сел, оглядываясь. Зал был разрушен. Нет-нет, стены стояли, но и только. Всё остальное было в плачевном состоянии, грязное, поломанное. Часть вещей вылетела в окно вслед за стёклами. Прекрасная посуда превратилась в черепки. Светильники жалко размазались по полу, ткань портьер, скатерти, накидки на скамьях разорвались на тонкие ленты, стол, под которым я давеча нашёл приют, лопнул посередине. Эх, беда.
Я задумчиво пожевал губами. Эхэхэх. Беда, беда. Расстроится хозяин, теперь точно расстроится.
Я встал на ноги, морщась, держась за поясницу. Перешагнул через свёрнутую в трубочку лампу и опасливо заглянул за дверь – хозяйка лежала на полу, глаза закатились, на губах проступила густая белая пена.
Я содрогнулся и отпрянул. Мы переглянулись, немые. Поняли друг друга запросто. Пошевеливаться надо. Завозились, заторопились. Быстрее прибираться, наводить порядок. Ларта пристынет, ничем её потом не возьмёшь. Быстрее, быстрее. Поторапливаемся, остатки штор, битые стёкла, смятые лампы, щепу от мебели, сметаем, следом проходимся влажными тряпками. На улицу, прибраться под окнами, выйти не можем, хозяйка дозволения не давала. Стол починить не можем, не разумеем как. Хозяйку с пола поднять не можем, не смеем, обмываем вокруг, по контуру разметавшегося халата.
Она отрывает от пола голову, берётся за лоб узкой ладонью. Плотный комок пены сваливается с лица в повязку на груди. Не замечает. Мы на коленях с тряпками в руках, головы висят низко. Колдунья дико озирает комнату, будто не сама «прибиралась». Пол уж чистый, только стол разломленный стоит, окна пусты, да юродивый расселся на полу. Она садится, упираясь рукой для устойчивости, вращает глазами. Брови сходятся к переносице, вздёргивается верхняя губа, вернее одна её половина, показывая зубы. На лице держится подсохшая пена.
– Не подняли?! На полу бррросили?! Как трряпку гррязную?!
Опало у меня в груди. Не посмели. Виноваты.
Что-то вспомнила она, пронеслась у неё по обгаженному лицу туча, глаза расширились, каждый по золотнику. Вдруг как крикнет:
– СДОХНИ!
Рухнул мой сосед слева. Задышал я мелко, глаз не смея поднять, а перед самыми глазами затылок его лежит, как стоял, поклонившись, так и рухнул лбом в пол.
Хозяйка разулыбалась, зашелестел её смех. Мороз прошёл у меня по коже. Жуткий, смертный мороз. Колдунья расходилась, голова запрокинулась, шелковистые вороные волосы достали до пола, она хохотала, открыв до предела рот, так что мы, поклонившиеся, видели её белые зубы и розовую глотку.
Прибирались до ночи. Под окнами и в доме. Юродивый был с нами. Всё ни по чём. Лучше бы он помер, а не тот мой сосед. Не потому, что я его знал, нет. Мы друг друга не знаем, друг на друга не смотрим, говорить не способны. Выносили сор, труп, сбивали стол по низу досками, сверху скатертью новой покрыли, сносно стало. Стряпали на кухне ужин. В ларец провалились усталые, я, по старости – без рук, без ног. Одно благо – заснул быстро, только и чувствовал через сон боль в суставах.
Вывалился от неожиданности на зад, только глазами захлопал. Свет струится, слепя. Непривычный, не дневной… Хозяин!
Поспешно вскакиваю на ноги. Вскакиваю, как же. Поднялся, и на том спасибо.
Хозяин улыбается нам. Свет нас слепит, он, заметив, отгораживает спиной, потом ведёт на улицу. На улице темно. Небо глубокое, тёмно-синее, без звёзд. Улыбка Хозяина светится в темноте. Знаю – просто свет падает из окон на улицу, вот и блестят белые зубы. Он – выдающийся человек, наш Хозяин. Статный, добродушный, с открытым лицом и достойными манерами… Колдунья иная при нём, ласковая, услужливая, стоит у его плеча на цыпочках, заглядывает в ясные глаза, ловит каждое слово. Он обычно приобнимает её за плечи. Сегодня она не льнёт к нему, осталась где-то в доме. Мы становимся перед Хозяином в полукруг. Он вздыхает, оправляет расшитую шапочку на высоком лбу. Лицо его мрачнеет, наполняется усталостью, уголки губ траурно опадают.
«Что, что такое, Хозяин?» – думаем мы. «Что гложет тебя, что тревожит?»
Он вздыхает, отнимает руку от глаз, смотрит вдаль.
– Говорят, далеко, по другую сторону от наших гор, лежит туннель, прорытый руками и животными лапами. Идти по этому туннелю нельзя, только ползти на самом животе, вниз, вниз и вниз, не поднимая головы, пока не упадёшь в ледяной колодец, а потом надо плыть. Плыть на дно. Где-то там, в иле, спрятан серебряный ключ. Маленький, крошечный ключ, чтобы открыть люк. Люк нужно открыть и закрыть на ключ, переплыть камеру, заполненную водой. Плыть вверх, вверх, вверх, и только там, в воздушном пузыре можно будет вдохнуть. От каменного мешка пойдёт новый туннель, более узкий, проточенный в горе киркой и долотом. Нужно будет лезть вверх, вверх и вверх в абсолютной тьме. В конце туннеля будет ждать железная дверь. Она не заперта на ключ, но открыть её можно только отжав руками. Внутри, в маленькой комнатке, на алтаре, только руку протяни, стоит круглая бутыль из алмаза. Но протягивать руку нельзя – изнутри дверь не откроется. И снаружи невозможно будет её отжать, пока тело узника не истлеет. Наружу можно выбираться лишь тем же путём, повторяя всё в обратном порядке… Эх, не достать мне древний эликсир, не уберечь землю нашу ото зла…
Мы приступаем к Хозяину ближе, заглядываем в опущенные глаза. Немы мы, ничего не можем сказать, ничем утешить. Мы ловим его за руки.
«Мы готовы! Готовы помочь, Хозяин! Только пойми, что говорим тебе бессловно!»
Хозяин бледнеет в темноте, тоже сжимает пальцы на наших руках по очереди, даже на руках юродивого, пусть и ненадолго. Отвлекается, смотрит на него, распознаёт новенького. И снова поворачивается к нам, бледный.
– Как я могу пустить вас туда?
Мы пытаемся настаивать, смотрим ободряюще, улыбаемся ему.
Он со вздохом прикрывает глаза, опускает руки:
– Только ради земли нашей…
Он разрешающе поводит рукой.
Бежим со всех ног. Тело будто разламывается, трещит, как хорошо иссохшая на солнце древесина. Путь до гор неблизкий, хоть и кажется, вот они, рукой подать. Кажется, лишь кажется, что близко то, что видно из окна. Нам некогда обходить хребет. Он тянется через весь горизонт, а у нас одна ночь. Мы бежим в гору, так быстро, что удерживаемся на отвесных скосах, не припадая ниц и не цепляясь за выступы руками. Катимся со склонов бусинами бисера. Оползаем на карачках каждый куст и каждую трещину в подножии. Вдруг машет юродивый. Хромая бегу к нему, не очень-то верю, что… Точно, вход в туннель. Юродивый успевает первым. Пропускаю ещё нескольких помоложе вперёд, лезу сам. Брюхо дерёт каменьями, земля вбивается под ногти, под одёжу, в ноздри… дышать едва хватает сил, места нет как следует раздуть лёгкие, вдохнуть полной грудью – со всех сторон поджимает. Сваливаюсь за остальными в колодец, несколько раз ударяюсь головой о стенки, кожу опаляет холод. Что-то скользкое проныривает под вздувшуюся пузырём рубаху, жалит под грудью. Жмурюсь от боли, но не раззеваю рта. Чёрное дно копошится, движется. Не один ил там. Серебряный ключик находят без меня. Спешу к люку, уж в глазах мутнеет, скорей, скорей… Плывём вверх во тьме. Воздух ожигает мокрое лицо. Карабкаемся по скользким стенам, нечто кидается на голову, нечто кусает за пальцы. Рот раззявлен, тяжело вдыхает, но кричать не может – немой. И прочие рты вокруг немые. Стенки сужаются, о спину отирается чья-то спина. Стараясь не мешать друг другу, продвигаемся в устье тонкого лаза. Тяжело. Едва удаётся втиснуться, едва-едва. Застреваю без конца. Протяну себя на локоть и застреваю. Камни впиваются в живот, грудь, спину, голову, бёдра. Кусаю себя за губы. Нужно успеть за ночь.