Русофобия - десять лет спустя
Шрифт:
Наиболее типичная в этом потоке литературы повесть В. Гроссмана «Все течет». Если 10 лет назад я мимоходом упомянул о ней как о мало известном произведении, но предтече всего направления, то сейчас она широко опубликована и подкреплена публикацией тоже ранее неизвестного яркого романа Гроссмана «Жизнь и судьба», а особенно его колоссальной рекламой. Схема повести: герой, выйдя из лагеря, пытается осознать происшедшее с ним и страной. Виновен Сталин? — нет, он приходит к мысли, что многие отталкивающие черты восходят к Ленину. Значит, Ленин? Нет, герой идет глубже. В конце книги он излагает свое окончательное понимание. Причина — в «русской
«Развитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России — ростом рабства».
Сто лет назад в Россию была занесена с Запада идея свободы, но ее погубило русское
«крепостное, рабское начало. Подобно дымящейся от собственной силы царской водке, оно растворило металл и соль человеческого достоинства».
И в других странах иногда торжествовало рабство — но под влиянием русского примера.
«По-прежнему ли загадочна русская душа? Нет, загадки нет. Да и была ли она? Какая же загадка в рабстве?»
В повести как будто с сочувствием описываются крестьяне, мрущие от голода при коллективизации. Но в конце читатель понимает: это их собственная рабская душа заморила их, да еще насаждала рабство вне их страны. Такая концепция глубинного отрицания России и всей ее истории встречалась мне до того лишь однажды — в основном идеологическом произведении национал-социализма —
«Миф ХХ века»
Там та же схема русской истории. Русские — неполноценные, природные рабы. Их государство создали германцы-варяги. Но постепенно растворились, потеряли расовую чистоту. Результат — монгольское завоевание. Второй раз германцы создали русское государство и культуру в послепетровское время, и опять их захлестнула расово-неполноценная стихия. Концепция Розенберга последовательнее, так как явно формулирует практическую цель: новое завоевание России и германское господство, застрахованное на этот раз от растворения высшей расы неполноценным народом!
Повесть Гроссмана подводит к самому злободневному вопросу, осмыслению революции и последовавшей цепи трагедий. Еще 10 лет назад вопрос казался лишь темой для рассуждений идеологов, теперь же он встает перед каждым. И звучит ответ, уже давно заготовленный, но сейчас внедряемый мощью средств массовой информации: причина в русской традиции, русской истории, русском национальном характере (как у Гроссмана).
Тут Россия предстает даже злой силой, загубившей западные (марксистские?) идеи (растворила, «как царская водка» по Гроссману),
«идея социализма, пришедшая к нам с Запада, пала на глухую, придавленную вековыми традициями рабства почву».
Россия
«дискредитировала сами идеи социализма».
Недаром возникший у нас строй называют то «социализмом» (в кавычках), то псевдосоциализмом.
«Разве вяжутся с социализмом тюремная организация производства и жизни, отчуждение, крепостное право в деревне?»
Да почему же не вяжутся? Наш строй до парадоксальных подробностей совпадает с картинами будущего социалистического общества, кто бы их ни рисовал. Даже посылка горожан в деревню на уборочную была предусмотрена — именно так «классики» представляли себе
«преодоление противоречия между физическим и умственным трудом».
Конкретнее, причину ищут в мужике.
«Идея коллективизации чем-то напоминала (крестьянам. — И. Ш.) хорошо знакомую и близкую коллективность».
«Предрасположенность добуржуазного крестьянина к коллективному хозяйству».
«Большинство крестьян примирились с коллективизацией».
Да откуда вы знаете, что они примирились? Только потому, что Рыбаков не захотел описать, как это «примирение» вылилось в тысячи восстаний, усмирявшихся пулеметами? Среди наших подъяремных философов А. Ципко первым, кажется, отважился напомнить о марксистском фундаменте революции (хотя нам, правда, с другими акцентами твердили об этом десятилетиями). Он даже как будто полемизирует с предшествующим автором:
«модный ныне миф о крестьянском происхождении левацких скачков Сталина, в том числе и коллективизации» —
и указывает на тождественность идеологии Сталина, Ленина и других марксистов, вплоть до Маркса. Но он очень обеспокоен тем, что
«волна обновления… связана с основными нашими святынями — с Октябрем, социализмом, марксизмом».
В результате
«истоки сталинизма в традициях русского левого радикализма».
Но если Сталин мыслил по Марксу? Тогда в каких традициях истоки марксизма? Недавно тот же автор писал в газете:
«Катастрофа, которая произошла в 1917 году, была с энтузиазмом воспринята всем народом».
А четыре года гражданской войны, Антоновское, Западно-Сибирское, Ижевское, Тульское, Вологодское восстания? Известный земец С. С. Маслов писал в начале 20-х годов:
«Крестьянство борется неустанно и ожесточенно. Страшная расплата за борьбу, выражающаяся в уничтожении артиллерией и истреблении огнем деревень и станиц, в массовых расстрелах, пытках… его не останавливает».
О Сибирском восстании:
«В сражениях принимали участие дети, женщины, старики».
Но так и остаются русские у всех авторов виновными, народом-преступником. «
Неспособность русской нации к пересмотру прошлого и признанию своей вины…» «Только равноправное экономическое содружество народов и может снять с народа русского подозрение в превосходстве»
(таков уж слог!). То есть русские рассматриваются как амнистированный преступник, который еще должен хорошим поведением доказать, что исправился.
Казалось бы, хоть победа в последней войне, купленная даже не поддающимися пересчету жизнями русских и спасшая весь демократический мир, могла бы вызвать снисхождение к русским. Но нет, легче сменить отношение к Гитлеру.
«Россия преподала миру чистые формы тоталитарной власти»,
а
«современная политология даже фашистскую Германию считает не чисто тоталитарным, авторитарно-тоталитарным государством».
Опоздали вы, критики России! Вам бы в 1942 год явиться и объяснить, что идет война тоталитарной власти против всего лишь авторитарно-тоталитарного государства. Нашлась бы заинтересованная аудитория для живой дискуссии — даже во всем мире.